Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

Так вы, мистер, настроены вполне примирительно?
Справлялись вы у мусью Бриана,
Какого он мнения насчет мусью Демьяна?
Решил признать нас окончательно?
Прямо замечательно!
Может, еще кто-нибудь
Хочет стать на этот путь?
С нашей стороны не будет отказу,
Только признавайте, пожалуйста, не все сразу.
А то едва наметились контуры первого признания.
Как мы уже имеем два знака препинания:
Прощупывают нам бока
Два кулака,
С запада и с востока.
Какого же нам ждать от признаний прока,
Раз каждое признание будут сопровождать два наскока?
   Мистер, мы ведь люди не без понятия:
Если бы вы даже раскрыли нам свои объятия,
Мы бы очертя голову в них не ринулись, –
Сели бы рядом… и маленько отодвинулись…
И с величайшим к вам – гм! гм! – расположением
Следили бы за каждым вашим неосторожным движением,
Чтобы вы, не приведи бог, как-нибудь… случайно…
   Мы верим вам, конечно, чр-р-резвычайно, –
Но если признание сопряжено с наскоками…
Можно хоть кого разжечь такими «намеками»,
А мы… Подивитесь нашей деликатности:
Несмотря, что мы нынче сторонники «платности»,
Мы наскоки оставляем без… полного возмещения
Это ли не тонкость обращения?!
   Когда пойдут наши совместные заседания
Об условиях «признания», –
Не знаю, насколько сие вам будет любо, –
Вы нашу тонкость оцените сугубо,
Убедившись, что в Советской Руси
Перевелись караси,
Водившиеся на святой Руси ране,
Которые, дескать, любили, чтоб их жарили в сметане.

«Мадам… Весьма приятно… –
И взгляд из-под очков. –
Я-с, – произнес он внятно, –
Профессор Милюков».

Гость новый – без доклада…
«Пардон, я – без чинов…»
«Мусью, я очень рада…
Ву зет…» – «Мусью Чернов!»

Гость третий. «Виновата,
Здесь двое…» – «Милль пардон!
Вождь пролетариата –
Мусью Мартов Леон!»

Что делать? Без отказу
И лишних процедур
Троим гадает сразу
Мадам Осма Бедур.

Троим она гадает
О ждущей их судьбе,
И каждый ожидает
Приятного себе.

Мадам нашла решенье,
Мадам дала ответ.
«М-да, это утешенье!» –
Осклабился кадет.

«И я, – сказал Мартушка, –
Обрадован весьма».
Чернов сиял: «Вы – душка,
Ма шер мадам Осма!»

Теперь сюрприз устроим.
Загадку всем задам:
Так что ж троим героям
Ответила мадам?

Амфитеатров, ба! Тож в роли подходящей!
     Аврамий Палицын какой!
Брось, милый, запоздал! Бери мотив другой:
     Над эмигрантщиной смердящей
     Пой «со святыми упокой»!
Пусть вас утешит всех загробная награда
За ваши муки здесь. А что до Петрограда,
То в нем из всех квартир для вас едва-едва
Очистится одна: «Гороховая, два»![3]

Заткало пряжею туманной
Весь левый склон береговой.
По склону поступью чеканной
Советский ходит часовой.

Во мгле туманной берег правый.
За темной лентою Днестра
Припал к винтовке враг лукавый,
В чьем сердце ненависть остра.

Кто он? Захватчик ли румынский?
Иль русский белый офицер?
Иль самостийник украинский?
Или махновский изувер?

Пред ним, дразня его напевом
Рабочей песни боевой,
На берегу на том, на левом,
Советский ходит часовой.

Лукавый враг – стрелок искусный,
Послал он пулю, знал куда.
Но не ушел убийца гнусный
От справедливого суда:

В кругу ль убийц, ему подобных,
Наедине ли, все равно,
Под вихрь и чувств и мыслей злобных
Ему мерещится одно:

Там, над Днестром, во мгле туманной,
Все с той же песнью боевой,
Все той же поступью чеканной
Советский ходит часовой!

Буржуйский прихвостень и верный подголосок,
Друг шейдемановцев, марксистский недоносок,
Зломеньшевистская кликуша-плачея,
Мартушка в горести льет слезы в три ручья.
Несчастный, Генуей и день и ночь он бредит,
Туда – в мечтах своих – он, гость незваный, едет,
И, у Антанты взяв и пропуск и пароль,
Там выполняет он предательскую роль.
Предатель искренний и яростно-упорный,
Он фанатически творит свой подвиг черный:
Не в силах будучи погнать Россию вспять,
Он воет в бешенстве: «Распять ее! распять!!
Пусть, бравшей верх по-днесь над вражеской расправой,
Ей станет Генуя – Голгофою кровавой!!»
Но… «агнец» жертвенный из жертвенной Москвы
На агнца непохож и голову, увы,
Пред кем-нибудь склонять не выявил желанья…
И шею подставлять не хочет для закланья.
Нет, как нам мирные условья ни нужны,
Но мы не думаем наш меч влагать в ножны.
Мы в Геную пойдем для сделки, нам полезной,
Уступчивы в одном, другом, но не во всем,
И руки мирные мы мирно потрясем…
Рукой, обтянутой перчаткою железной.

Внешний лоск, из лакейской – манеры,
А на деле – бандитам родня.
Социал-р-р-революционер-р-ры
Снова сделались темою дня.
   О делах их читаю без боли:
   Много чести такой мелкоте.
   Политические Р-р-рокамболи
   Перед нами во всей наготе!
Приютит ли их «двухсполовинный»?
Или выгонит даже «второй»?[5]
Злодеяний их перечень длинный
Ставит крест над их тайной игрой.
   Буржуазной капеллы хористы,
   Шайка трижды продажных Иуд,
   Господа «социал-кураристы»
   Ничего уж не спрячут под спуд.
Ясно все! Никаких отговорок.
Все гнилое нутро – напоказ.
Пусть же будет недремлюще зорок
Наш испытанно-бдительный глаз!
   Мстя убийцам, что рыщут тропами,
   Сторожа пролетарских предтеч,
   Пусть над медными их черепами
   Пролетарский опустится меч!

Берлин… «Как много в этом звуке
Для сердца „русского“ слилось!»
С Россией подлинной в разлуке
Там швали всякой набралось.
Как черви в уличном отхожем
(Ни с чем иным сравнить не можем!),
Скрепляя внутреннюю связь,
Клубится эта гниль и мразь.
Под треск черновской балаболки
Она свивается плотней,
Того не чуя, что над ней
Уже навис… ушат карболки.
Про то пронюхав, Милюков
Вильнул хвостом – и был таков!
Кичась эсеровским паролем,
Чернов, подарок подхватив,
Заголосил на тот же, Полем
Ему завещанный, мотив.
Певцы несходного обличья,
Но Golos – нету в нем различья.
И Врангель пишет: «Мой дюша,
Ваш голёс – ошин караша!»
Чернов польщен. Кому не лестно?!
А Мартов с Даном тут как тут!
     «Вас Носке с Адлером зовут…
Мы с вами выступим совместно…
Единый фронт и общий рейс…»

Rossii… Golos… Einzelpreis!..