Брату Сереже
Научи своей детской улыбкой,
Мелким золотом в карих глазах,
Выть напевной, веселой и гибкой
И не знать про мучительный страх.
И от рук твоих длинные тени
Пусть укажут свободный мне путь,
Чтоб смогла я без трудных сомнений,
В дали темные смело взглянуть.
И забыть про нежданную встречу
И случайно зажегшийся взгляд!
Мой кудрявый, ты спишь в этот вечер,
Кукла с мишкой в кровати лежат.
«Входить мне трудно в этот дом…»
Входить мне трудно в этот дом.
На лестнице боюсь я встречи
С его холодным двойником.
Не знаю, что ему отвечу!
А где-то прозвонило пять.
Перекрещусь и дверь открою
И загляну туда опять,
Где мне повеяло весною.
Знакомый запах табака,
Но стол стоит на новом месте
И улыбается слегка
Такой непрошенной невесте.
«Спасибо Господи за то
Недолгое, большое счастье!»
А в мыслях сумрачный простор
И в сердце слякоть и ненастье!!
«Спасибо Господи за день,
За то, что солнце греет землю!»
Шепчу, что сердцу биться лень
И ничему оно не внемлет.
I. «От родной оторвали земли…»
От родной оторвали земли,
Но без корня увянет росток!
Синей родины ночи и дни…
Замигали, мигали огни
И пропали в сыпучий песок!
От родной оторвали земли!
С продырявленным сердцем иду
Впереди: пустота, пустота!
Не щекочет уж ноздри навоз,
И не видно весенних берез,
Золотого не видно креста.
С продырявленным сердцем иду,
Но пою про тебя моя Русь!
Отпустите! Я снова вернусь
Твои раны стихами лизать,
Свою боль и тоску укачать.
Лю, Лю, лю! Баю-бай, укачать!
II. «В этой черной пещере любви…»
В этой черной пещере любви
Заблудилась в потемках душа!
Позови! Позови!
Я вернусь! Никого, только слезы мои
Все слова заглушат!
III. «К обреченным нельзя подходить!..»
К обреченным нельзя подходить!
Я из губ твоих муку пила,
И так радостно, радостно шла,
И не знала, что впереди Пустота!
Боже! Поверь.
У родного б креста
Помолиться теперь!
Даже зверь
Уходит в берлогу свою
И уносит залечивать боль!
А я только пою:
Родимая Русь
Позволь! Позволь
К тебе вернусь!!
Проснусь от дребезжанья двери
И снов оборванных сплетаю нить.
О только бы не думать и не верить,
Что цели нет и не для чего жить!
А солнце пробирается сквозь шторы,
Весенней синью манят небеса.
Ты мне сказал: творить мы будем скоро
Словами заклинанья, чудеса!
И на коленях я молю у Бога
Дать песням силу, чтоб вернуть назад
Твою любовь и тихий взгляд!
И снова станет радостной дорога!
Душа моя расплавилась в огне.
Ты не обидел и не сделал злого,
Ты только дал и все разрушил снова.
Упреков, жалоб слишком мало мне!
С сестрой читаем книгу мы
Про «Лорда Фаунтлероя» вместе.
Как тихо, тихо, хорошо!
Часы пробьют в столовой глухо.
Я точно ухожу в себя
И детство кажется мне ближе.
С томленьем розовым в крови
Неведомое волновало,
А ночью окружали сны.
Я высоко летать умела
И падать в пропасть, глубоко.
Мне никогда уж не увидеть
Таких чудесных снова снов.
Я песни собираю всюду,
В восходе солнца и в закате дня,
Но трудных дум я тоже не забуду!
Благослови же Господи меня!
Дай мне глубин и новых откровений
В ночной голубоватой тишине
И радости мучительных томлений,
Когда все тело плавится в огне.
И силы оторвать другого
От пропасти, в которую взглянул.
Дай Господи, чтобы сомнений гул
Он заглушил в моих напевах снова.
«Я устала искать и бороться…»
Я устала искать и бороться,
Мне не надо нездешних глубин…
Хорошо бы теперь у колодца
Посидеть подле старых осин.
До обеда накушавшись хлеба,
Из ржаной кисловатой муки,
Убежать бы в соседнее поле,
Долго, долго заглядывать в небо.
На широкой, на солнечной воле
Снова стали бы думы легки!
Только родина очень далеко,
Словно в детстве увиденный сон.
По асфальту брожу одиноко,
А в душе не замолк еще звон.
Бьются песни и просят свободы
И, насквозь прорезая невзгоды,
Ударяются прямо туда,
В промелькнувшие в вечность года!
Сегодня вербный понедельник,
Чтоб стало здесь не так темно,
Во все углы поставлю ельник
И банку с вербой на окно.
Придумаю, что снова дома.
Вот дверь в столовую ведет,
А на дворе удары лома,
Михайла-дворник колет лед.
Уж звон пасхальный скоро, скоро
«Христос Воскресе» возвестит
И из Исаакиевского собора
И даже запоет гранит.
Мне в праздники еще печальней,
Запрусь и лягу на диван,
Чтоб вспоминать свой город дальний,
Свой Питерский, родной туман.
«Не нужны мне доклады и споры…»
Не нужны мне доклады и споры,
Где угрюмые тлеют слова,
Томно в ржавом болоте трава,
Да шевелятся мысли не скоро!
Я уйду на широкий простор,
Там где пахнет березой забор.
В мудром небе искать откровений
И разгадки всех трудных сомнений.
Я люблю, когда ноги смолу
Прорезают. Особенно светел
Месяц, месяц ты держишь иглу
Для узлов и причудливых петел,
Дай свой лучший мне месяц узор
И я радужный вышью ковер
Для того, кто дороже всех песен,
Для того, кто светлее светил,
И кто стрелы свои запустил
В мое сердце, как дар чудесный!
«Густою прядью в небе облака…»
Густою прядью в небе облака
И мрачен вид сырого тротуара,
А подле апельсинного ларька
С газетами протянута рука
Газетчика, и голос сиплый, старый
Кричит: «погибли дети от пожара».
Проходят дамы платьями шурша,
Любовно смотрят в пестрые витрины
И быстро пробираются мужчины,
Слепой смычком поводит не спеша,
Рождает верно странные картины
Его во тьме звенящая душа!
Отрывок улицы мелькнул случайный,
Чтобы исчезнуть снова без следа…
Зачем вопрос мучительный тогда
Во мне проснулся и огромной тайной,
Подслушанною будто бы нечайно,
Остался без ответа навсегда.
Проходят люди близко друг от друга
Но души их отдельные миры,
Не выйти им из замкнутого круга,
Как для крокета взятые шары,
Они столкнутся, но опять упруго
Должны катиться в правилах игры.
В поезде (Цоссен — Берлин)
Под равномерные толчки
И паровозное хрипенье
Все думы трудные, сомненья
Вдруг станут призрачно легки!
Давно знакомые картины:
Нить телеграфная кругом,
Промашет мельница крылом.
Нет родины и нет чужбины!
Чернеет рыхлая земля,
Из года в год всегда родная,
И солнцем светятся поля,
В окно вагона залетая.
И в сердце радужно поет
Любовь весенней, вещей птицей,
И обещает тот полет,
Который только в детстве снится!
