Ей было тогда около тридцати лет, и несмотря на изнуряющую работу, она была стройной и ловкой. Ее сразу же приглядел один приезжий строитель, и Зина откликнулась. Теперь она летала на крыльях любви. Водопровод запустили, ее любимый Виталька уехал. Примерно через месяц Зина получила долгожданную весточку. Малограмотная, разобраться в неразборчивом почерке кавалера она пришла почему-то ко мне. Краснея, я впервые читала письмо про любовь. Я училась тогда в четвертом классе, и мне было доверено такое!.. Между нами возникла привязанность, которую скрепляла любовная тайна.
Сейчас с улыбкой вспоминаю, как писала Виталию письма от имени Зины. Стоит только представить трогательную картину: десятилетняя девочка старательно выводит строчки, проникнутые пылкой любовью к взрослому мужчине. Все сочиненное затем зачитывается вслух Зине. Та заливается слезами умиления. Как сейчас помню, обычно письмо начиналось так: «Добрый день, а может, вечер. Не могу об этом знать. Это дело почтальона, как сумеет передать..» Или: «Добрый день, а может, утро, не могу об этом знать…» и т. д. Заканчивалось письмо тоже рифмованными строчками, на которые была способна моя детская фантазия: «Жду ответа, как соловей лета»; «Жду, люблю, целую. Не найди другую»; «Жду привета, как солнечного света» и т. д., примерно в том же духе. Переписка продолжалась полгода. За это время у Зины округлился живот, тогда я еще не понимала ее грехопадения. В одном из писем Виталий обещал приехать. Зина стала суетиться, сшила новые занавески на окна, заправила белоснежным шитьем железную кровать.
С приездом ухажера Зины я перестала бывать в ее доме. С ней мы виделись редко. Только слухи о том, что «Зинка беременна и ее приезжий муж нигде не работает, сладко ест и сладко спит…», вызывали у меня жгучую к нему ненависть. Набравшись смелости, в отсутствие Зины, я пришла и назвала его лентяем и обжорой. Он только ухмыльнулся. Зина до самых родов продолжала работать и прислуживать своему любимому. Роды проходили очень тяжело. Зина чудом осталась жива, а родившуюся с врожденной водянкой дочь сразу же сдали в детдом. Пока Зина лежала в больнице, Виталий широко кутил, гулял напропалую и под конец смылся. В общем, оказался обычным подлецом. На том счастье влюбленной Зины закончилось. Но, недолго погоревав о своей несчастной любви, она снова пришла ко мне. Теперь я писала письма в детский приют, где находилась дочка Зины. Зина всем сердцем пожелала забрать ребенка и посвятить свою жизнь только ему. Но это было невозможно. Могла ли Зина справиться с этой ношей, если врачи знали, что смерть неизбежна?! Голова ребенка увеличивалась, и через три года девочка умерла.
А потом в ее жизни оказался уже упомянутый выше Пашка-завгар. И что Зина в нем нашла-углядела? Ни улыбки на лице, ни доброго слова. Эксплуатировал ее, погонял и даже лишил единственной радости материнства, отказавшись заводить детей как лишнюю обузу. Да, прошлым летом он купил ей все-таки слуховой аппарат, подержанный, с рук, по дешевке. А иначе она не всегда понимала, чего он требовал. Зина бережет слухач пуще зеницы ока и использует его только в случае важных распоряжений мужа или когда смотрит свои любимые сериалы. Теперь она знает каждого героя в лицо и различает их по голосам, хотя и сидит на приличном расстоянии от телевизора.
Она и в нынешнее лето была все такой же шустрой и прыткой, как в молодости. (Или, точнее, в годы моего детства?) Невысокая, худая и жилистая, она бежала в магазин, узнав, что там недавно завезли новый товар. Ей надо было спешить. Приближался вечер, а баня еще не протоплена, грядки не политы, ужин не приготовлен. Через несколько минут она уже неслась обратно к дому, закинув за плечо авоську, набитую мылом и лампочками, солью и хлебом, любимой карамелью Пашунчика.
Гонимая неведомой силой, она снова спешила, оставляя на припорошенной пылью тропинке чуть заметные следы сандалет. Подхваченная инерцией бега, на них плавно оседала коричневая пыль, и следа будто не бывало.
А что было-то?..
1
Встретились они в Юрмале, неподалеку от станции Дубулты. Не видел Кондырев Зиновия лет двадцать, если не больше. Зиновий Зинич, по кличке «пушкинист», сразу показал бордовый неровный шов на груди: операция на сердце или по-научному – шунтирование. Недолго поговорив, старые друзья решили поехать в Булдури, где прошло детство и юность. В маршрутном такси Зиновию стало плохо. Лоб быстро покрылся влажной сероватой пленкой. Зиновий волновался, говорил громко и торопливо, не обращая внимания на попутчиков. Пахло от него спиртным. Причем, такой запах бывает, когда пьют на ходу, без закуски и не в охотку. Позже он признался, что «наступил на пробку» для храбрости.
– Ведь столько времени прошло! Каким ты стал – сразу не поймешь, – добродушно извинялся он знакомым с детства голосом – теноровым и беспечным.
В молодости он и впрямь жил беспечно, надежно запрятанный за широкую спину вездесущей мамы, деятельного и хорошего врача, которая, как наседка, уберегала его с братьями после давней, скоропалительной смерти мужа.
Маршрутка гнала вперед, пассажиров не убавлялось. Вскоре с лица Зиновия потекло, но он этого не замечал, а продолжал, неугомонно вспоминать общее с Кондыревым прошлое. Рассказывая, он теребил в руках плотный нейлоновый пакет, в котором, как потом выяснилось, была початая бутылка водки, недопитая с ночи, после грибной прогулки с соседом.
От Дубулты до Булдури – рукой подать и вот они у цели. Вышли на воздух. Зиновий судорожно вытер комочком мятого платка посеревшее лицо и глубоко задышал. Маршрутка поперхнулась, хлопнула газами и исчезла.
– Вот мы и здесь, в альма-матер, доложу я тебе чистосердечно. По дороге ты изволил заметить про памятник Сталину, старина? Так вот, тут, на этом самом месте он и был, – указал он большой, опухшей рукой в сторону зеленой поляны рядом со станцией. – Здесь «усатый» стоял, царство ему небесное. Хоть и дьявол был, а до сих пор уважаю! Не каждому дано так в голове застрять. Ведь мальчишками были, чего кажется, а вспомнишь – и вновь страшно. Владыка!
Он подошел к небольшому окну магазина, где с присущей еще с давних лет обходительностью купил для Кондырева сигарет. А потом на каком-то воробьином языке с прибаутками и представлениями Кондырева, как заморского гостя, договорился с продавщицей, что зайдет к ней через час домой за «добавкой».
Еще в Дубулты, при встрече, Кондырев спросил его о Дзинтре, единственной девчонке, которую он помнил из той, доинститутской или, как он называл, «латышской» поры его жизни. Вспомнил Кондырев об этой девушке так, невзначай, но Зиновий загорелся, предложил поискать.
– Авось где-нибудь в толпе мелькнет, – фантазировал он, – а вдруг и на пляже увидим.
Отец Кондырева был военным. Забросило его в Латвию волею послефронтовых судеб по приказу маршала Баграмяна, у которого комполка Кондырев в составе Прибалтийского фронта был на хорошем счету. Забросило, как оказалось, навсегда. Здесь, в Латвии, и остался на веки вечные забайкальский казак – Александр Павлович Кондырев.
После войны определение «зона влияния» было особенно входу, поэтому и застряло в памяти подрастающего Кондырева, как большая заноза. Постепенно термин прижился и стал частью послевоенной биографии целого поколения.
2
Впрочем, «зона» оказалась для всех, с той только разницей, по какую сторону ты.
Позже, уже в наше время, вся эта «зона» аукнется и прорастет в Прибалтике невыносимым чертополохом, а политические проходимцы договорятся до того, что Латвия все советские годы находилась в оккупации. Первое время Кондырев злился, что не могут наши политики дать сдачи зарвавшимся латышским переметчикам, а потом привык, видя, как сдают российские «новоделы» всех, с кем когда-то дружили.
– Ну, вот и пришли, – возвестил Зиновий.
Перед ними была улица, точнее проспект, где Кондырев когда-то жил с родителями.
– Вот они, в общих чертах, контуры детства, пути-дорожки, так сказать, – велеречиво провозгласил старый друг, оглядываясь по сторонам.
Кондырев осторожно, словно на ощупь, шел следом и ничего не узнавал. Он смотрел по сторонам и недоумевал. Какая-то другая жизнь наступила на его далекую, а теперь и вовсе потускневшую юность.
– Что это за чудо такое? Куда сгинуло все, что мне нравилось? И так быстро, словно по – щучьему велению, – думал он, непрестанно оглядываясь.
Действительно, на его детскую, выцветшую киноленту, наехала какая-то «голливудская наколка», некий сине-красно-фиолетовый наплыв из невероятных, как на конкурс выставленных, особняков, похожих на пирамидальных буйволов, наперегонки гарцующих по старой, но уже незнакомой улице.
Между тем Зиновий все подробно комментировал, называл имена новых владельцев, как и на чем «выскочили» создатели этой «новой», взятой на прокат с чужой кинополки, цивилизации. Видно было, как звериная хватка новых хозяев безжалостно задавила не устоявшее и теперь кричащее старостью и ветхостью всесоюзное прошлое. Закрылись когда-то известные санатории, исчезли парки, кинотеатры и даже велотреки. Даже общественные туалеты, заваленные пластмассовыми отходами, черными от грязи бумажными катышами и ржавым ломом, теперь были не нужны. Отправляли нужду по углам, в дюнах или за деньги в чьих-то подъездах. Горько и зло, с матерными вкраплениями старый дружок, словно кладбищенский гид, живописал о конце старого порядка и о нахальной поступи нового.
