Афанасий Фет - Полное собрание стихотворений

Но на что твоей матери лампа ночная?
Нет, не мучай меня, не терзай ты до слез!
Ведь и солнце в дому, и луна молодая…
Нет, не мучай меня, не терзай ты до слез!

Оглянитесь вы на бога!
Как соседа не проведать?
Привезли дождя мы много;
Не приедете ль обедать?

О боже, боже! все народы мне
Покорны, как-то — Азия, Европа,
Америка и Африка и… и…
И Полинезия. — На море и на суше
Найдется ли единый человек,
Который бы бестрепетно дерзнул
Стать пред моими светлыми очами?
Уж подлинно в сорочке я родился,
Чего-чего нет только у меня?
Здоровья ли? Хоть борода седеет,
Но я болезни знаю лишь по слуху —
И силы мне еще не занимать.
Намедни как-то шут мне надоел
А всё он мне по глупости угоден, —
Я дал ему щелчка полушутя,
Без памяти бедняга с ног слетел,
и три часа водою отливали.
Богатства ли? И поминать не стоит!
У мужика иного столько ржи
И за сто лет в амбаре не бывало,
Как у меня одних бурмицких зерен,
Алмазов, изумрудов, а про деньги
Уж я молчу. Про то хоть знают все,
А вот про что один я только знаю:
По всем садам моим и по лесам
С червонцами да с мелким серебром
Сороковые бочки позарыты.
Про них молчок. Но драгоценней их
Есть у меня сокровище и клад,
Который день и ночь алмазным блеском
Горит тихонько — камень-самоцвет.
Клад этот ты, голубка, дочь моя,
Смиренная, прекрасная царевна
Анастасия. Грешный человек,
Я ей отец, а видеть не могу
Я равнодушно кротости такой
И красоты девичьей ненаглядной.
Уж подлинно что камень-самоцвет:
Горит, дрожит и прямо в душу светит
И, точно камень, слова не проронит.
Да, я и царь счастливый и отец.
Отец счастливый? Максимилиан!
Как только ты дерзнул о том помыслить?
Знать, у тебя совсем отшибло память,
Что ты забыл ту лютую змею,
Которая ехидными зубами
Тебе всосалась в сердце и не даст
Ему одной минуты отдохнуть.
Чего-чего я над собой не делал:
Всех знахарей сзывал и колдунов —
Шептали, обливали и курили.
Звал что ни первых в царстве генералов —
Вот хоть Баркаса. — Старый я осел.
И потому осел, что болен я,
Душою болен — этой жгучей, колкой
И ядовитой раной. — Вот и глуп.
Забыл, что люди — колотушки, пни
Да наковальни; куй на них железо,
По головам лупи их молотком,
А смыслу ты от них не добивайся,
Спроси у пня, что можно ли коню
Перелететь овраг семиаршинный?
А если заскрыпит да засопит,
Так скажет: надо бы ему поглубже
Копыта запускать под чернозем.
Где им понять, чего и сам-то я
Понять не в силах? Статочная ль вещь…
Нет, не могу — ей-богу, не могу!
Как только вспомню, весь я расхвораюсь,
Желчь закипает, разум мой мутится,
И слезы злобы горько жгут глаза.
Мой сын, мой сын, единственный мой сын,
Престола моего один наследник,
Как будто бы в насмешку над моей
Высокою судьбой, сын мой Адольф
Всему назло один мне непокорен.

Что это? Трубный звук и славы звук.
Но славою давно я избалован.
Случаются и тут переполохи:
Какой-нибудь там забурлит король,
Нам дань свою соскучится платить, —
Так и пошлешь надежных генералов;
Побьют, порубят всех, заполонят —
И дело в шляпе. Вот в последний раз
Султан арапов белых возмутился
И даже к нам, к столице нашей славной
Гонец донес мне на два перехода
С несметной ратью подступить успел.
Но генерала я послал Баркаса, —
И вот труба победу возвещает.
Сегодня в ночь, еще до петухов,
Баркас прислал ко мне с веселой вестью.
Теперь с победы прямо все войска
Передо мной церемоньяльным маршем
Пройдут, — затем и этот малый трон
Велел я для царевны приготовить.
Да что ж она, голубушка моя,
Нейдет? — Ах, эти мамки, няньки!

Здорова ли ты, ласточка моя?
Вставай и сядь здесь рядом на престоле.
Бывало, мать-покойница твоя,
Дебелая была она царица,
В торжественные дни всё тут садилась.

Что лупите дурацкие белки?
Пойдут войска, — смотрите, чтоб царевна,
Помилуй бог, чего не напугалась.

Встань! Это всё из гвардии моей?

Всё, государь! Все прочие убиты
Да ранены, а часть линейных войск
Отправилась с царевичем Адольфом
Преследовать последних беглецов.
Наш молодец уж им не даст потачки.

Жаль войска, жаль!

Что, дядя, знать, султан,
Петух-боец, не любит петухов
И твоему Баркасу генеральский
Султан таки в отделку обкургузил?

Молчи, дурак! Вот, подойди к царевне,
Развесели ее, да только чур —
Не подпускай своих любимых шуток.
Вот ты и знай.

Чтоб, дядя, на меня
Она смотрела с полным уваженьем
И все-таки каталась бы от смеху —
Как на тебя смотрю я.

Прочь, дурак!

Октавами и повесть, признаюсь!
И, полноте, ну что я за писатель?
У нас беда — и, право, я боюсь,
Так, ни за что, услышишь: подражатель!
А по размеру, я на вас сошлюсь,
И вы нередко судите, читатель.
Но что же делать? Видно, так и быть:
Бояться волка — в лес нельзя ходить.

Вы знаете, деревню я люблю
И зимний быт. Плохой я горожанин.
Я этой жизни душной не терплю,
И повестью напомню образ Танин,
Сугробами деревню завалю,
Как некогда январский «Москвитянин»…
Но, — виноват, я знаю, вам милей
Тверской бульвар неведомых полей!

Вас не займет отлогий косогор,
И ветхий храм с безмолвной колокольней,
И синий лес по скату белых гор;
Не станете вы внутренно довольней
Рассматривать старинный барский двор
И в тех местах молиться богомольней;
Но, верно, есть в них скрытая печаль:
Иначе что ж, — зачем же мне их жаль?

Там у меня ни близких, ни родни,
Но, знать, душе напомнили те горы
Места иные, где в былые дни
Звучали в замках рыцарские шпоры,
Блистали в окнах яркие огни
И дамские роскошные уборы
И где теперь — давно ли был я там? —
Ни зал, ни шпор, ни благородных дам.

Да, всё пройдет своею чередой!
Давно ли он, романтиков образчик,
Про степь и глушь беседовал со мной?
Он был и славный малый, и рассказчик;
Но вот вся жизнь его покрыта мглой,
Он сам давно улегся в долгий ящик.
Но помню я в его рассказах ночь:
Я вам рассказ тот передам точь-в-точь.

— Шестнадцать лет, я помню, было мне.
Близ той деревни жил и я когда-то.
Не думайте, что я герой вполне,
Что жизнь моя страданьями богата.
Пришла пора — и вздумалось родне
Почти ребенка превратить в солдата.
Казалось, вдаль стремился я душой,
Но я любил, то был обман пустой.

Кто юных лет волнения не знал
И первой страсти, пылкой, но послушной,
Во дни надежд о счастьи не мечтал
С веселием улыбки простодушной,
И кто к ногам судьбы не повергал
Кровавых жертв любви великодушной?
И всё пройдет, — нельзя же век любить;
Но есть и то, чего нельзя забыть.