Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Я хожу белым днем,
Он отвечает черным днем,
Я наступаю мечтой,
Он берет ее войной.
Он нападает на мои легкие,
И я на год задумываюсь в больнице,
Нахожу блестящую комбинацию
И один черный день снимаю с доски.
Он угрожает мне смертью,
Которая ходит крест-накрест,
А я выставляю книгу щитом
И заставляю смерть отступить.
Я выигрываю у него еще несколько фигур,
Однако, смотри, половина моей жизни
Уже за краем доски.
— Я объявляю тебе шах, и ты сразу скиснешь, —
Говорит он.
— Ничего, — отшучиваюсь я, —
И рокируюсь чувствами.
За моей спиной жена, дети,
Солнце, луна и остальные болельщики
дрожат за каждый мой ход.

Я закуриваю сигарету
И продолжаю партию.

Я смотрю на все на свете
Двукратно.
Сначала, чтоб развеселиться,
Потом, чтобы опечалиться.

У деревьев крона листвы
Взрывается хохотом,
Но корни таят
Большую слезу.
Солнце
Молодо в истоке лучей,
Однако они
Вонзаются в ночь.

Мир безупречно захлопнут
Этим переплетом,
Под которым собрано все,
Что я перелюбил
Двукратно.

Вот вещи,
они пополам разрезаны точно:
с одной стороны — сама вещь,
а с другой — ее имя.

Там, меж ними, большое пространство,
где и бегать возможно
и жить.

Вот и ты распадаешься надвое тоже:
ты — с одной стороны,
а с другой — твое имя.

Приходилось тебе ощутить
хоть однажды
во сне,
как на мысли твои
наложились другие какие-то мысли,
а на руки твои
наложились другие какие-то руки?
Кто-то понял тебя на мгновенье
и провел твое имя
сквозь тело твое
с тихим звоном
и с болью —
словно медный язык колокольный
в пустоте колокольной.

Мы, ужасно большие,
мы, не падавшие на льду
с довоенной поры,
ну, а если нечаянно и поскользнулись однажды,
при паденье мы год себе некий сломали
из важнейших один, из негнущихся наших,
из гипса…
Мы, которые взрослые,
чувствуем вдруг временами,
что нам не хватает игрушек.

Все имеем, а все не хватает чего-то —
непременно нужны нам игрушки.
Мы тоскуем по оптимизму,
заключенному в сердце у куклы,
и о парусном судне волшебном,
что плывет одинаково быстро
и по бурным волнам,
и по суше.

На коня деревянного нам бы вскочить,
чтоб он всем своим деревом лихо заржал,
ну а мы бы сказали: «Свези нас туда-то,
или, впрочем, вези нас, куда пожелаешь,
ибо нам все равно,
где свершить свои подвиги
нам предстоит!»

Ох, как нам иногда не хватает игрушек!
Но грустить из-за этого нам невозможно, увы,
и поплакать нельзя
от души,
ножку стула рукой обхватив, —
потому что мы взрослые очень,
и нет никого старше нас,
кто бы мог нас утешить.

Невзирая на то, что живет он в раю,
озабочен весьма был Адам и печален,
потому что не знал он,
чего ему тут не хватает.

Тогда бог сотворил ему Еву,
взяв ребро у Адама.
Это чудо Адаму понравилось так,
что он в ту же секунду
стал ощупывать следующее ребро,
ощущая, как сладостно поражены его пальцы
нежной грудью упругой
и прелестью бедер, округлых,
словно контуры нотных значков.
Так явилась пред ним его новая Ева.
В этот миг она красила губы как раз,
перед зеркалом стоя.
«Что поделаешь, жизнь такова!» —
так вздохнул наш Адам
и еще сотворил одну Еву,
и еще, и еще…
Чуть лишь только официальная Ева
отвернется на миг
или мирру и ладан на рынок пойдет покупать —
он опять извлекал себе новую Еву
из межреберного гарема.

Бог заметил
разнузданно наглое творчество это,
и призвал он Адама к себе,
обругал его крепко
и выгнал из рая
за приверженность к сюрреализму.

Деревьям завязал глаза
платком зеленым.
— Попробуйте меня найти! — сказал им.

И сразу же меня нашли деревья
под хохот листьев.

Я птицам завязал глаза
платком из тучи.
— Попробуйте меня найти! — сказал им.

И сразу же меня поймали птицы
под звуки песен.

Тоске я завязал глаза
улыбкой.
Тоска на следующий день
меня в любви сыскала.

Я солнцу завязал глаза
ночами,
сказав ему: — Теперь найди попробуй!

— А, вон ты где! — ответило мне солнце. —
Тебе ни за какой погодой
не укрыться.

— Тебе не скрыться! —
так весь мир сказал мне
и чувства все, которым
пытался я завязывать глаза.

Люблю дожди, без памяти ливни люблю,
Бешеный ливень и тихий дождь,
Девичий дождик и по-женски безудержный ливень,
Дождик грибной, и накрап, и осеннюю морось,
Люблю дожди, без памяти ливни люблю,
Люблю кувыркаться в их белой высокой траве,
И нити их рвать, и идти с их былинкой в зубах,
Чтоб, видя меня, хмелели мужчины.

Я знаю, говорить некрасиво:
«Я самая красивая женщина».
Это дурно и, может, неправда,
Но позволь мне, когда начинается дождь,
Лишь когда начинается дождь,
Произнести волшебную формулу:
«Я самая красивая женщина».

Я самая красивая женщина, потому что идут дожди,
Мне сквозная к лицу бахрома в волосах,
Я самая красивая женщина, потому что ветер в лицо
И платьице бьется, отчаявшись спрятать колени.

Я самая красивая женщина, потому что ты
Далеко от меня и я тебя жду,
Я самая красивая женщина, потому что умею ждать.
И ты знаешь, что я тебя жду.

В воздухе веет влюбленностью, свежестью.
Все прохожие ловят запах дождя,
А во время дождя влюбленность мгновенна.
Все прохожие влюблены,
И я тебя жду.

Ты же знаешь —
Люблю я дожди,
Я без памяти ливни люблю,
Бешеный ливень и тихий дождь,
Девичий дождь и по-женски безудержный ливень.

Мне жаль всех тех, кто учится молчать,
менять легко, как веера, щиты молчанья:
за этими щитами — тишина, калейдоскоп безмолвий,
там скользят немые тени чувств:
презренье, мудрость, унижение, злорадство…
Мне жаль старательных учеников, самозабвенно
затягивающих петлю беззвучья.
Они молчат и кажутся мудрее, лучше,
старше…
Но как им страшно!
Храниться в вакууме и спасаться от кого?

Так под водой, под толщей тишины,
умноженной столь безъязыким эхом,
однажды задохнулась я от звука:
неслышно закрывались створки раковин.