Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Я стыжусь каждого мгновения, растраченного в одиночестве,
Каждой слезы, отдаляющей мои глаза от звезд,
Когда белый череп моей комнаты
Наслаивается на мой мозг.

На площади этого шахтерского города
Мои плечи, из массы других вылепленные необратимо,
Стыдятся к строгим погонам зрелости
Вновь приладить крылья из дыма.

Рядом с ними я сильна, я верю в дружбу,
Мой лоб смиренно и радостно склониться готов,
Мой белый лоб, как платочек, которым машут
У окон всех бегущих в будущее поездов.

С трибун, предоставленных каждому, мы смотрим в будущее,
Скрытое в цифрах и песнях, в шифрах, сигналах.
Тревоги чеканят на наших лицах суровые линии,
Как отбойные молотки в неприступных скалах.

Счастье — это митинг, на который я приглашена,
Под огромными знаменами, то очевидными, то скрытыми.
Для меня ты, Партия, — вот эти улыбающиеся шахтеры,
Отрицание одиночества.

Минута горем скована в сгусток молчания.
Молчал молодой боец над умершим другом,
Странно походя на триумфальную арку,
Согнувшуюся над умершим другом.

Плакали липы, по-отечески роняя листья,
Каждая такая же близкая, как Ленин.
Молодой боец слушал крик улетающих журавлей,
Волнующий, как голос Ленина.

И под красными липами, под полетом журавлей
К лучшему времени, сквозь смерть давящего воздуха,
Как тяжелая триумфальная арка,
Молодой боец понял Революцию и пошел вперед.
Молодой боец — это я.

Ищу начало зла,
Как в детстве я искала дождя границу.
Все силы напрягая, я мчалась,
Чтоб найти то место,
Где, сев на землю,
Я была бы одною половиной под дождем,
Другой под солнцем.
Но дождь всегда кончался раньше,
Чем находила я его предел,
Чем удавалось мне узнать,
Доколе небо чистое простерлось.
Напрасно стала взрослой.
Все силы напрягая,
Я до сих пор бегу и все ищу то место,
Где, сев на землю,
Ощутить могла бы ту линию,
Что отделяет добро от зла.

Я — лошади глаза.
Их оградили шоры,
Чтоб мне не спрашивать,
Что за деревья, за цветы
Мне повстречались.
Я вижу лишь дорогу
И изредка порой
Лишь тени облаков,
Их странные рисунки,
Которых я не понимаю.

Шел старый Магдон домой из Остравы.
В бартовской остановился харчевне.
Вылетел вон с головой разбитой —
Плакала Маричка Магдонова.

С рельс вагонетка с углем соскочила.
Насмерть пришибла вдову вагонетка.
Плакало пятеро бедных сироток.
Старшая — Маричка Магдонова.

Кто их накормит? Кто слезы осушит? —
Будешь их матерью? Будешь отцом их?
Сердце хозяина шахты пожестче,
Чем у тебя, Маричка Магдонова.

Сколько лесов у маркиза Геро,
Разве он дров для сирот пожалеет,
Если отцы в его шахтах погибли?
Верно ведь, Маричка Магдонова?

Маричка мерзнет в нетопленном доме…
Хворосту в горных дубравах без счета.
Видел бурмистр, как ты хворост вязала,
Выдаст он, Маричка Магдонова?

Что за жених это избран тобою?
Штык над плечом и перо на шляпе?
Что же, вы вместе пойдете во Фридек?
Свадьба там, Маричка Магдонова?

Что за невеста? Глаза опустила.
Белый платочек к глазам приложила —
Горькие слезы текут неустанно.
Что с тобой, Маричка Магдонова?

Фридек смеется. Бары довольны.
Дамы из Фридека тоже довольны.
Хохфельдер видит тебя из окошка.
Как же быть, Маричка Магдонова?

В хате нетопленной плачут детишки.
Кто их накормит? Кто слезы осушит?
Разве хозяин поможет сироткам?
Бедная Маричка Магдонова.

Маричка! Видишь — река пред тобою?
Острые камни под бурной водою.
Слышишь, как волны ревут по утесам?
Девушка с гор, ты все понимаешь?

Вот и конец! Метнулась, как птица,
Черные косы за скалы цепляются.
Белые руки кровью покрыты.
С богом, Маричка Магдонова!

Кладбище тихое есть в Старых Гамрах.
Там — без креста, без венка, за стеною,
В бедных могилах — самоубийцы.
Там лежит Маричка Магдонова.

Так мало крови во мне, а она еще льется и льется
Из уст.
Как будет уж дом мой пуст,
И буду я гнить, и трава надо мной
Взрастет и, цветя, заблестит,
Кто займет мое место,
Кто поднимет мой щит?

Окутанный дымом витковских печей,
В глазах моих ночь и огонь из ноздрей,
Я встал,
И солнце горело, и вечер светился,
Нахмуривши брови, врагов я считал,
На ком-то из них и венец был алмазный,
Метнулся из шахты я, темный и грязный,
Но каждый увидел мой гнев, мой отпор
И длань рудокопа из гор.

И крови так мало во мне, а она еще льется
Из уст.
Когда же мой дом будет пуст,
И буду я гнить, и трава надо мной
Взрастет, заблестит,
Кто стражем займет мое место,
Кто поднимет мой щит?

Мостовая организовала демонстрацию —
восставая над городскими черепицами,
оглушила улицу знамен тысячами
с человеческими затоптанными лицами.

Выперла за город на простор,
с васильками и грибами уселась за стол:
каждый камень растет и растет,
как любое семечко,
честное и простое,
в землю вложено от сердечных щедрот
сеятелями, на коленях стоя.

А тем временем в городе
колокола раззвонились так, что колокольни рассыпались,
колокола, как птицы из клеток, вспорхнули в небесную высь,
дома вздели руки, сдались и рухнули, а трамваи
на площадях, как сорванные маки, завяли,
и кабаре разрыдались, и прогорели кафе,
нищета вознеслась в небеса, испепелились KČ [7],
камня на камешке не осталось —
все с мостовой срасталось.

И только руки мостильщиков,
схороненные под собственным трудом,
легонько из пепла выпростались. Осталось живо
сотнетысячерукое поле.
Колосья, нива.

Поэт, уйди!
Брось все — вернись с киркой,
вскопай от кладбища до цепи горной,
здесь ночью сей любовь, покорность,
чтоб утро родилось в сиянье света,
где б не было ни одного поэта,
но где умел бы каждый
творить, тоскуя, песни.

Твое же собственное сердце тебе велело: «Лазарь, встань!»
Я за тобою вышел вслед из каменной светлицы.
Мы были радостны и светлолицы,
и вдруг почувствовали мы, что руки обрели,
и захотелось в руки взять тугой комок земли.
Земля тяжелая была, как тяжкий труд шахтеров.
Земля веселая была, как обжитой очаг.

В мощеных переулках
всегда понятней праздник.
Мы поняли и потому пойдем
в свой крестный путь к святому миру.
Но этот путь уже найти не трудно,
ведь не одна звезда,
а тыщи звезд
нас поведут во все четыре стороны от месяца от белого.
Ведь во всех странах нынче народились
младенцы.

На кусту, кусту
веточки в цвету.
А у нас — окраина
вся бедой ограяна.

Под образом семьи умученной
керосиновая лампочка коптится.
Здесь нам и остановиться,
с голодными покормиться.
В пустые тарелки очи свои положим спать.
Из крови и сажи станем стихи писать,
стихи, светящиеся, как пасхальная свечка,
чтоб утешить человека
на дороге в рай.

Человек
человеку
дверь
отворяй!
Гость на порог —
и еще… Некто.