Николай Алл - Русская поэзия Китая: Антология

Это Он, и любя, и жалея,
Чтобы душу ее уберечь,
Ношу выковал ей тяжелее
Для ее беломраморных плеч.

Дал, как арфу, звенящее имя,
Хрупкость рук, не таящую сил,
А глазами, как солнце, большими,
Чтобы зрила печаль, наделил.

Рек ей: «Скорбь умножая, умножу;
Будет в муках твое бытие».
И ответила женщина: «Боже,
Да прославится имя Твое».

Ты глазами израненной серны,
Чтобы небо узреть, напряглась,
И металась от боли безмерной,
От бичующей муки рвалась.

Блеял скот. Дребезжали повозки.
Сено мирно жевали волы.
Как плетей бичевания хлестки,
Новых мук набегали валы.

Ты сгорала и ты догорела
Самой страшной из творческих мук.
И от тела рожденное тело
Первым издало плачущий звук.

Опахала ресниц, будто тени,
Опустились на кожи атлас;
И никто не глядел без смятенья
В бархатистые сумраки глаз.

Подходили к Египту. В тревоге
Ей Аврам на пути говорил:
«Ты прекрасна. Глаза твои строги,
Драгоценные, словно берилл.

Только если узнают злодеи,
Что жена ты моя, не сестра, —
Ты увидишь, как я холодею
У ночного простертый костра».

Горько, если любимейший мимо
Равнодушно проходит, как брат;
Только, Сара, тебе быть любимой,
Не любя, — тяжелее в сто крат.

Что же, брови, как луки, не горби —
Скорбь бесстрашней, чем недругов рать,
Участь женщины: песни о скорби,
Ночь проплакать да дотемна ткать.

Видишь — жизнь для Аврама дороже
Драгоценнейших слез или мук.
Так дели с фараонами ложе,
Испытай их изнеженность рук.

Душа научилась беречь
Твое чужестранное имя.
Твоя нероссийская речь,
Слова твои стали родными.

Плыву ль по вечерней реке,
Скалу огибаю ли, мыс ли —
Шепчу на твоем языке
Мои сокровенные мысли.

В душе моей властно ты стер
Другие любимые лица,
И образ твой в ней распростерт,
Как крылья парящей орлицы.

С тех пор не молюсь о другом…
Но, друг мой, скажи, — отчего же
Чужим для тебя языком
Молю: «Сохрани его, Боже»!

Ты входишь в дом — нездешний, неземной.
Плащ за спиной, как крылья серафима.
Сияньем глаз ты следуешь за мной,
Касанье рук твоих неуловимо.

О, если б ты нахлынувший восторг
Исторг из струн души, тебе покорной, —
Он затопил бы запад и восток,
Пустынь песок и рек исток нагорный!

Но ты, безмолвный, не подашь руки —
По ветру плащ рванется в ночь, как крылья:
И (может быть, то вспыхнут светляки!)
Следы твои заблещут звездной пылью.

Одиночество — глубже колодца…
Слезы веки разъели, как соль…
Это мною любовью зовется,
Оттого, что любовь моя — боль.

Я не вижу тебя по неделям, —
Разве только сквозь сон или бред, —
Мы печали и горя не делим,
А в любви моей радости нет.

Радость мне может только присниться:
Быть, сквозь сон улыбаясь, с тобой.
Даже с блудным — беспутной блудницей,
Даже с падшим — смиренной рабой.

У тебя, как золотые сливы,
Солнцем напоенные глаза.
Для тебя пишу стихи, счастливый,
В танце гнусь, как тонкая лоза.

Ты глубок, мой голубок, и робок.
Я пуста, беспечна и горда,
Из ненужных из-под шляп коробок
Я могу построить города.

Дорогими я душусь духами,
И рука в рубинах, как в крови…
А любовь, пропетая стихами, —
Не любовь, но песня о любви.

Я шелесты листьев и шорохи трав
Вбираю, как пчелы цветочную влагу,
И, солнца лучи золотые вобрав,
Храню для тебя, как великое благо.

Я, душ отогретых вдыхая тепло,
Вливаю в души твоей хрупкие соты.
Чтоб в душу, творимую мною, втекло,
Что я собирала недели и годы.

Мечты мои, мысли, стремясь к облакам,
Простерлись в груди, как орлиные крылья.
Их, кроме тебя, никому не отдам
И в душу твою ненасытную вылью.

Ты будешь могучим, как крылья орла,
И гордым, как горды орлиные скалы,
Создашь ты, чего я создать не смогла,
Найдешь то, чего не нашла, но искала.

Ты видел мудрость, и приник,
И пил, и вот сумел напиться,
И завещал мне гимны книг
Счастливейшего очевидца.
Твой лоб, как купола, высок,
И хищен нос, как ночью филин.
Но, словно мудрости исток,
Не разгадать мне губ извилин.
Твои заветы берегу
И, волею твоей хранима,
На самом солнечном лугу
Иду, не озираясь, мимо.
Ни горе, ни внезапный страх
Мне сердце острием не тронут.
Ты завещал хранить в веках
Мне мыслей глубочайших омут.
Мой взор всегда пронзить готов,
Как извлеченный меч из ножен;
И лишь твоих могучих слов
Для сердца голос непреложен.

И вот сегодня ветер стих,
И вечер пламенен и жарок.
Я слышу шепот слов глухих
Меж зеленью увитых арок.
Моя душа черства, пуста,
Нагретая, как камня плиты;
И чьи-то грешные уста
С моими, праведными, слиты.

III В века протянутая нить
Звенит печальней и короче,
Но он, пришедший осквернить,
Опять владеет мною к ночи.
Я вижу, день горит бедой.
Мой дивный путь уже не светел.
И в небе меркнущей звездой
Ты, грозный, мне судьбу отметил.
Твой взор бичует, будто плеть,
И гнев подобен темным грозам.
За то, что не дала дозреть
Я мудрости бесценным лозам.

В каждом лепестке неповторимый
Свой живой чарующий изгиб:
Так по-разному благодарим мы,
Так иначе каждому близки.

И не рви же лепестки нарочно,
Стебельки не стягивай узлом.
Или ты, клейменый и порочный,
Как и в душах, сеешь только зло?

И, питая тело горькой желчью,
Отравляешь ею все кругом?
Что ж мечтаю о тебе я молча
И пишу стихи не о другом?

Ты мне душу засоришь, как илом,
Слезы грусти выжмешь из очей.
Отчего же я тебя любила
И теперь люблю тебя зачем?

Мне жесткой мнится мягкая кровать;
В томимом теле горечь и недуг.
Сакуры нынче я не буду рвать:
А говорят — твой расцветает луг,
И ты скликаешь ласточек-подруг.

Верить хочу ли в победу твою,
Или она ясна?
Кажется мне, что в твоем краю
Плавно плывет весна.
Горе большое, как степь, как ширь;
Солнце сжигает твердь.
Ты, на победном коне богатырь,
Прочь прогоняешь смерть.
Горе большое, но ты велик —
Жажду снесешь и зной.
Грозный святого Георгия лик
Зрю за твоей спиной.