Николай Алл - Русская поэзия Китая: Антология

Ты, как Ева, изгнана из рая
За соблазн, за грех, за пустоту,
А теперь в тебе молва людская
Воплощает райскую мечту.

Ты рукою, обращенной к звездам,
Вечности указываешь путь,
Раскаленный и тяжелый воздух
Не проникнет в мраморную грудь…

С этих губ, в улыбке задремавших,
Не сорвутся никогда слова.
В этих взорах, некогда пылавших,
Не таятся чары волшебства.

И, готовая раскинуть крылья,
Чтоб, как ангел, взвиться в высоту,
Ты стоишь, окутанная пылью,
На горячем каменном мосту.

Ты стоишь, на звезды устремляя
Свой слепой и равнодушный взор,
Ты стоишь, под грохот вспоминая
Тишину твоих Каррарских гор.

О, лишь для нас с тобою, дорогая,
Для нас двоих десятки тысяч лет
Летят миры, в морях пространств сгорая,
Сияет солнце, разливая свет.

Сияет солнце, согревая вешним
Своим теплом бутон земли, чтоб он
Цветком не расцветавшим и нездешним
Расцвел бы раз в безбрежности времен.

Расцвел бы раз цветком любви нетленной,
Любви моей, любви твоей, мой друг,
Единственным в истории вселенной,
Но завершающим созданья круг.

Черной ступней придавил
Воду, трезубцем взбурлил:
«Больше меня не зови
В пленную сладость земли!»

В холод спускал пароход.
(Волны и волны кругом;
Гребни взлохмаченных вод
Гулко боролись с винтом).

Из глубины вылезал,
Тонким трезубцем играл.
(Злые акульи глаза
Чудились мне до утра.)

За пароходом нырял
И выползал на корму;
Тонкий трезубец бросал
В настороженную тьму.

Звезды над нами качал,
Руки в пространство тянул,
Силился перекричать
Неумолкаемый гул;

Силился перекричать
Голосом хриплым своим.
Кровь его не горяча.
Светом пронзенный дневным,

Он опустился на дно.
Волны разбил пароход.
Звезды ушли в небосвод.
Солнца открылось окно.

Зима сворачивает полог,
Но души холодом полны.
Как скучен и тревожно долог
Обетованный шаг весны!

Умрет февраль, и в серых лужах
Расплавится, размякнет март.
Что будет после — лучше? хуже?
Возьму колоду старых карт.

Дорога и еще дорога,
Шестерка и восьмерка пик.
Я с возрастающей тревогой
Душой к вещанью карт приник.

Безумие или виденье?!
Я вижу призраки: везде
Проходят тени — отраженья
Бегущих от судьбы людей.

Как за страницею страницу
Листают книги, так и тут —
Знакомые, родные лица
Бегут, бегут…

Большие вопросы
Простыми словами…
Вот ты с папиросой
Склонен над стихами.
Пьянящие волны
Все выше и выше…
Вот голос тяжелый
Откуда-то слышен:
«В бездонную пропасть
Все люди несутся.
К чему твоя робость?
Пора встрепенуться!
Ведь, кажется, просто
Добиться свободы:
С высокого моста
Под черные воды…
Иль выстрелом четким
С улыбкой надменной
Земные решетки
Разрушить мгновенно…»
«Нет, голос, ты демон,
Ты жалок и беден
Всегда и везде мы
Стремимся к победе!
А ты соблазняешь
Безумьем и душишь,
И в пропасть толкаешь
Бессильные души».
…А дым сизоватый
Все выше и выше…
Вот голос крылатый
И ласковый слышен:
«И сумрак могильный,
И смерть безобразны.
Ты — бодрый и сильный —
Не слушай соблазнов,
А думай о Боге,
О жизни безгрешной,
О светлой дороге
Веселой и вешней…»

С надеждой на Бога
(Так просто и ясно)
Земная дорога
Легка и прекрасна!

Сижу с китайцами в харчевнях,
Ведя бесед несложных ряд,
И странной радостью напоен
Мой каждый в быт Китая взгляд!

И, жадно впитывая соки
Культуры чуждой мне страны,
Я знаю, что подходят сроки
Тоскою вздыбленной весны!..

Горячий ханшин чуть туманит
Мозг, обожженный жаром слов,
И тихо плавают в тумане
Виденья чудищ и богов.

И сердце вдруг вздымает бурно,
Как от тайфуна иль грозы,
Один лишь мысли всплеск лазурный
Из мудрых песен Лао-цзы!..

На пыльном тротуаре, где рикши зло гогочут
над девушкой, что много в квартале Ню грешит,
там роза под ногами, что сухо ее топчут,
алея лепестками, печальная лежит.

Вчера ее в блестящем цветочном магазине купив,
красавец стройный — агент фирмы Грин,
в бумаге папиросной, смеясь, на лимузине,
увез в палаццо, жил где китайский мандарин.

На рауте блестящем, где были только леди
и лорды-иностранцы, — там маленькой Лу-Шу
поднес с поклоном розу агент фирмы «Трэдинг»,
сказав шаблон с усмешкой: «Цветок идет цветку».

Ах, знает ли кто ужас любовности трагедий —
минутных только взглядов из ревности лучей…
…Отдав цветок — любезен был слишком агент с леди
одной в парчовом платье, фокстрот танцуя с ней.

В порыве гнева нервно швырнула Лу-Шу розу
из шелковой гостиной на улицы асфальт,
и маленькою ножкой растоптала грезу,
сердце переплавив ревностью в хрусталь…

В глухой подвал Их всех свели.
Был вечер душен, грозен, зноен.
Но, как все заточенья дни,
Царь был и сдержан, и спокоен.

Упала ночь. И в тишине
Лишь часовых шаги звучали.
И трепетно молились все
В предсмертной муке и печали.

Убийцы дерзкою толпой
Вошли. В глазах зверь красный бился.
И в тайне ночи роковой
Кровавый ужас совершился.

И стали стены все в крови,
И глухо выстрелы гремели,
И, убивая, палачи
В глаза страдальцам не смотрели…

…Прошли года. От тех времен
Осталось мало что знакомо,
Но тайной страшной окружен
Подвал Ипатьевского дома.

И как легенда говорит, —
Ее народ весь повторяет, —
Теней загробных грозный вид
Там часто сторожей пугает.

Они приходят по ночам —
Так повествуется в народе, —
И с ними Император сам
Со всей Семьей своей приходит.

И там, колени преклоня,
Так, как и прежде, в дни былые.
Он молится — не за себя,
А о спасении России!

Это Он, и любя, и жалея,
Чтобы душу ее уберечь,
Ношу выковал ей тяжелее
Для ее беломраморных плеч.

Дал, как арфу, звенящее имя,
Хрупкость рук, не таящую сил,
А глазами, как солнце, большими,
Чтобы зрила печаль, наделил.

Рек ей: «Скорбь умножая, умножу;
Будет в муках твое бытие».
И ответила женщина: «Боже,
Да прославится имя Твое».