ПЕСЕНКА О КИТАЕ
Мы, помню, в детские года,
Об Азии читая,
Не представляли никогда
Страны такой — Китая.
На чайной банке голубой
Мы знали по картинке
Китайца с длинною косой
В халате цвета синьки.
И все мы пили, стар и млад,
Китайский чай душистый,
Замерзший ели виноград
И груши в корке льдистой.
Затем мучная пастила
С начинкой из ореха
Для всех сибиряков была
Любимою утехой.
Китайской фанзой с чесучой
Всегда мы запасались,
В курмы с расшитою каймой
Охотно наряжались.
Мы знали: эти все Китай
Шлет жителям Сибири.
Но где находится сей край?
В каком далеком мире?
Вдруг в этот самый край судьбой
Мы брошены случайно —
И стал нам родиной второй
Китай с коробки чайной.
Но мы не видим пред собой,
Как прежде на картинке,
Китайца с длинною косой
В халате цвета синьки.
Тогда, с загадочным лицом,
В одежде странной этой,
Он нам казался существом
С неведомой планеты.
Теперь же кос в помине нет,
И наряду с халатом
Китаец здесь в пальто одет
С подкладкою из ваты.
Ушла в забвенье навсегда
Картинка с банки чайной,
Что нас в те детские года
Пленяла чрезвычайно.
1930-е
«Люблю лежать в траве примятой…»
Люблю лежать в траве примятой:
На солнце плавится тоска.
Когда по зареву заката
Плывут, алея, облака.
И облачные силуэты
Скользят в лазурной вышине,
И, словно заревом согреты,
Подтаивают на огне.
Знакомых городов строенья
Встают громадами вдали
И их багровое горенье,
Как отражение земли.
Я вижу, — облачная лава,
От легких взлетов ветерка,
Дает изгнаннице усталой
Мираж родного городка.
Капризный и неверный случай
Виденье яркое дарит.
А ветер развивает тучи
И треплет отблески зари.
Я облакам кричу: «Верните ж!
Воздушный город мой родной!»
Но мой недостижимый Китеж
Дрожит и тает надо мной.
Лучше пути победного,
Краше мечты о рае,
Только одно я ведаю,
Только одно я знаю.
Это сказать за сильными:
«Вместе на крест восходим мы», —
Это гореть светильником
Перед иконой Родины.
«Дни мои в изгнании сделались привычкою…»
Дни мои в изгнании сделались привычкою,
Гордое терпение ставлю, как пароль.
Маленькая девочка с русою косичкою
Принесла мне, крохотка, сдавленную боль.
Рассказала девочке сказку позабытую,
Сказку нашу русскую, где снега да лес…
Было удивление в ротике открытом,
Словно рассказала я чудо из чудес.
И спросила девочка: «Это что — Россия?
Город вроде нашего или так — село?»
Не могла я выслушать те слова простые,
Горькое отчаянье душу замело.
Вырастешь ты, девочка, не увидев Родины,
И не зная, крохотка, где страна твоя.
Часто мимо маленьких, взрослые, проходим мы,
Забывая души их средь заботы дня.
Буря революции, наши будни узкие…
Многое потеряно… многое ушло…
Вырастут в изгнании, вырастут нерусскими,
Думая, что Родина город иль село.
Дума неотвязная на душе израненной:
Как бы в сердце детское Родину вложить.
С детскою молитвою русского изгнания
Будет нам отраднее на чужбине жить.
«В ветки игольчатой туи…»
В ветки игольчатой туи
Бросила блестками нить,
Чтобы мечту золотую
В памяти вновь пережить.
Господи! Чем успокою
Грустную душу свою?
Разве над светлой страною
«Вечную память» спою!
Нет! — ослепительней, лучше
В годы изгнанья мечты,
Снова в напевы созвучий
Вкралось: «Любимая — Ты».
И, негодуя и плача.
Светлой надеждой горя,
Я повторяю иначе
Зимний напев тропаря.
Строгий, торжественный, ясный
Рвется знакомый мотив.
Прожили мы не напрасно,
Родине жизнь посвятив.
Знаю, мечту золотую
В жизни печальной дождусь,
Около маленькой туи
Елке зеленой молюсь:
Снова надеждой крылатой
Вера взовьется к весне.
Чисты молитвы и святы
О непогибшей стране.
По стране, ураганом примятой,
Распластались деревни вдали.
Обливаются кровью заката
Пожелтелых полей конопли.
Всадник низко склонился на гриву,
Опустил из руки повода.
Среди этих тропинок пугливых
Трудно правильный путь угадать.
Шепчет в чуткое конское ухо:
«Посмотри, опустели поля.
Много лет от резни и засухи
Почернела родная земля.
Верный спутник, до Волги далекой
Доберемся голодной тропой.
Слышишь, в небе разносится клекот
Хищный коршун кружит надо мной.
Ждет, когда обессилев в скитаньи
Упаду мертвым телом в песок.
Только сила и смелость за нами,
Но я верю — поможет нам Бог».
Там, за синим прекрасным Уралом,
Притаилось родное село…
Небо темно-багровое стало,
Словно судоргой тучи свело.
Скачет конь, и червонным закатом
Вся страна утонула в крови…
Неотступною смертью крылатой
Хищный коршун над ними парит.
Солнце в вуали, будто девица
Вечером на рандеву.
Бисером снежным утро стремится
Водную вышить канву.
Бросили якорь. В дымке тумана
Издали виден Дайрен.
Сказочным замком рисуются странно
Башни дайреновских стен.
Море сегодня пестрит парусами
Джонок, медлительных барж.
Чайки, ныряя, летят над волнами…
Море! Я вечно твой паж.
Я влюблена в тебя, море, надолго,
Пленница зыби твоей.
Ты мне напомнило дальнюю Волгу,
Волгу — царицу полей.
Море! Ты царствуешь в вечном просторе,
В водном покое дворца.
Не утаю от тебя свое горе
И не закрою лица.
Волны твои — боевые дружины,
Верная стража царя.
Я тебе горе изгнанника кину
В сумерки этого дня.
Я расскажу тебе странные были
Жуткой Великой страны,
Были страшнее, чем мне говорили
Плески зеленой волны.
Знаешь, сейчас бы в широкое поле
Слушать, как ширится гомон весны,
Слушать, как ветер — весел и волен,
Шепчет подснежников сны.
Знаешь, сейчас бы к проснувшейся Волге:
Льдины бегущие взором догнать.
Слишком изгнание тянется долго,
Слишком устали мы ждать.
Знаешь, сейчас бы в сосновые боры:
Хвоя зеленая пахнет весной.
Родина милая! Скоро ли, скоро ли
Светлая встреча с Тобой!
Сгрудились здания. Вечно нахмуренный
В душу мне смотрит гранит,
В сердце изгнанника, горем прокуренном,
Гомон весенний молчит.
Затеряла я ценность великую,
И сыскать много лет не могу,
Все брожу и без умолку кликаю
На холодном чужом берегу.
Среди шума столичного города
Заблудилась, как в темном лесу.
Между теми, кем счастье распродано,
Я счастливую ношу несу.
Растерялась я в будничной сутолке
Незнакомых презрительных снов.
И звучат неизбывною скукою
Перепевы фабричных гудков.
Ах, поймите вы думу печальную,
Что давно я на сердце таю…
Потеряла я звоны пасхальные —
Одинокую радость свою.
