Николай Алл - Русская поэзия Китая: Антология

Уехать… Любимое слово —
Его твердить не устану,
Много во мне такого —
Наверно, от предка цыгана.

Уехать… хотя бы в трюме,
Где крысами пол исцарапан,
Сдержанней став и угрюмей —
На берег спуститься по трапу.

Уехать… И этим вот словом
Мир, как альбом, перелистан…
Видится город портовый,
В сумерках сонная пристань.

С улыбкой в глазах скажу на прощанье: «Так надо».
Радость не скрою и тем от себя оттолкну…
Исчезнет вокзал. Растает вдали эстакада.
Вечерние тени подступят вплотную к окну.
Приснится в вагоне мне шумный неведомый город,
Где в пыльных конторах лежат на столах чертежи.
Где все я забуду, где жизнь деловитая скоро
С другими столкнет, и прошлое станет чужим.

Воедино собираю я отрезки,
Жизнь скрепляя просмоленной нитью,
В провалившемся, наскучившем гротеске
Незадачливый бессменный исполнитель.
В безысходном черпаю усладу,
Голос будней внятен мне и близок —
Спор соседок, сплетен едкий ладан, —
Запах щей и чьи-то вокализы.

Настанет день, судьбой отмеченный, —
Я возвращусь в заветный дом…
По лестнице, никем не встреченный,
Похолодев, взойду с трудом.

Увижу дверь, кошмой обитую,
И кнопку белую звонка…
Молчанье в доме. Так за плитами
Надгробными молчат века.

И будет слышен сквозь молчание
Там, за дверями, ход минут…
То маятник — его качание
Судьба подстерегает тут.

Дверь приоткроется, и к скважине
Старушечье лицо прильнет,
И раньше, чем она все скажет мне,
Почувствую смертельный гнет.

Старуха спрячется в переднюю
И рассмеется из угла:
«Я здесь живу одна… последняя…
А молодая — умерла!»

Час пробьет, и по ступенькам шатким
Ты сбежишь с высокого крыльца,
И сойдет со взмыленной лошадки
Твой избранник в шапке в бубенцах,
В пестрых лентах и с улыбкой пьяной
Намалеванных небрежно губ…
А соседки хором песни грянут,
А соседки вас подстерегут,
А потом они о вас расскажут
Шепотком друг дружке на ушко…
Дни пойдут за штопкою и пряжей,
Дни пойдут размеренным шажком —
От кровати только до кастрюли —
И замрут, часы остановив…

Это будет в сумерках, в июле,
У пруда, у низкорослых ив —
Ты придешь и встанешь между прачек
И глубоко в первый раз вздохнешь…
А ведь все могло бы быть иначе,
А ведь прожитого не вернешь!
И вода пойдет кругами, пенясь,
И затихнет слабый стук валька…
У дверей соседки, подбоченясь,
Не услышат крик издалека.

Первыми укладывались куклы,
Засыпал глазастый медвежонок,
А потом — сама, и лампа тухла,
И никто не вскрикивал спросонок.

По утрам будили волны света,
Мамины душистые ладони.
Одеваясь перед туалетом,
Застывала в трепетном поклоне.

Улыбалась в зеркале кому-то,
Вскидывала брови в знак вопроса,
И лениво (сбились, не распутать!)
Черной лентой обвивала косы.

Гнулись пальцы. Узкое колечко
Зацепляло вьющиеся пряди,
А на столике у жаркой печки
Поджидали толстые тетради.

Рядом с нерешенною задачей
Столбик слов подчеркнутых французских.
С новым платьем вышла неудача —
Не на месте складка, плечи узки…

И над непонравившимся платьем,
И над нерешенною задачей
Опускалась, голову взлохматив,
Собираясь разразиться плачем.

На ресницах слезы повисали,
Колыхался непокорный локон,
И урок в гостиной за роялем
В день такой разучивался плохо.

За обедом — толки о погоде,
О знакомых споры, пересуды…
А однажды… Как любовь приходит?
Кто словами перескажет чудо?

Полюбила. Поняла, есть кто-то,
За кого и жизнь отдать — так мало!..

С этих пор не раскрывала ноты,
Кукол перед сном не целовала.

Любви весенней еле слышный отзвук —
Души томленье, чувство без названья…
Из книги старой вынимаю розу,
Прощаюсь с ней последним целованьем.
Горсть лепестков! Холодный календарный
Подсчет свиданий, стершиеся даты —
Горсть лепестков. Но в сердце благодарном
Горсть лепестков — печаль одной утраты.
Я воскрешаю мертвую подругу
Своей горячей, любящею кровью,
И в танце вновь она идет по кругу…
Я упиваюсь первою любовью
И взгляд ловлю — увы, неблагосклонный.
В глазах улыбка тает постепенно…
…Взмах розового платья о колонну —
Захлестнута колонна райской пеной…
Так ангел жизни пролетал в эфире,
Струился плащ, на солнце розовея…
Как музыка — чудеснейшая в мире! —
«Благодарю, что подержали веер,
В награду — роза, в ней — мое дыханье.
Я в ней цвету, я в ней живу мгновенье»
…Цветок, забывший о благоуханьи,
Осыпавшийся от прикосновенья…

Пробегу по темным тротуарам,
Вниз по узкой лестнице сбегу…
Отравлюсь до одури угаром —
Близостью доступных чьих-то губ.

Кто-то хлопнет по плечу: «Приятель!» —
И сплетется странной дружбы связь…
Выскользнув устало из объятий,
Женщина закурит, наклонясь.

Эти лица, эти разговоры
И глаза, глаза пьяней вина!
А под всплески струнных переборов
Отойдет цыганка от окна.

Подмигнет с усмешкой пианисту,
Тот стряхнет кого-то там с колен…
Прозвенят заливчиво мониста,
И взметнется сноп волос и лент.

Вспыхнут вдруг глаза черноголовой
Отблеском невидимых костров…
А ко мне, склонившись, друг мой новый
Скажет что-то злобно и остро.

Все — суета сует, и тленно все, что мило, —
Уйдет, растает, точно из кадила
В высь купола струящийся дымок.
        Лишь звук молитв и вечен, и глубок…

Есть в сердце каждого заветные святыни.
Они для нас — оазисы в пустыне,
И, как оазисы, заносит их песок.
        Лишь звук молитв и вечен, и глубок…

А взгляд змеиных глаз, что душу мне волнует?..
И он, и он забвенья не минует
И будет он так чужд мне, так далек!
        Лишь звук молитв и вечен, и глубок…

Все — суета сует, все только обольщенье,
Любовь в душе горит всего мгновенье,
Лишь в Вечной Книге смысл вечен строк,
        Лишь звук молитв и вечен, и глубок.

Мы, помню, в детские года,
Об Азии читая,
Не представляли никогда
Страны такой — Китая.

На чайной банке голубой
Мы знали по картинке
Китайца с длинною косой
В халате цвета синьки.

И все мы пили, стар и млад,
Китайский чай душистый,
Замерзший ели виноград
И груши в корке льдистой.

Затем мучная пастила
С начинкой из ореха
Для всех сибиряков была
Любимою утехой.

Китайской фанзой с чесучой
Всегда мы запасались,
В курмы с расшитою каймой
Охотно наряжались.

Мы знали: эти все Китай
Шлет жителям Сибири.
Но где находится сей край?
В каком далеком мире?

Вдруг в этот самый край судьбой
Мы брошены случайно —
И стал нам родиной второй
Китай с коробки чайной.

Но мы не видим пред собой,
Как прежде на картинке,
Китайца с длинною косой
В халате цвета синьки.

Тогда, с загадочным лицом,
В одежде странной этой,
Он нам казался существом
С неведомой планеты.

Теперь же кос в помине нет,
И наряду с халатом
Китаец здесь в пальто одет
С подкладкою из ваты.

Ушла в забвенье навсегда
Картинка с банки чайной,
Что нас в те детские года
Пленяла чрезвычайно.