Сергей Кутолин - Впечатления (Опыт рефлексии визионерства)

Мой мир богаче, интересней,
чем ваш заплёванный базар, —
разочарованные песни
мне откровений свыше дар.
Высоты ваши в синей птице,
Махайте ей, зовите в даль,
А оболваненные лица
овечий скушают миндаль.
Искусства цвет, литература
шприцует в нас как элексир
партийный дух овечьей шкуры,
протёртой до убогих дыр.
Душа сегодня заметалась,
а сердцу хочется рыдать,
кому ты, Родина, досталась,
и что ещё нам открывать?

Что вы про юность, балбесы треклятые
изъяснять в забубённом экстазе изволили.
Эй, трясуны, беспардонно — лохматые,
Юность, в каком захудалом указе
время поставило в стойло тебя,
Юные духом и юность с тобою,
Струны гнусавые вы теребя
задницей думали — не головою.
Наша же юность в тисках подозрений
жалких начётчиков пела и рвалась,
Жила в романтике приключений,
что от героики прошлой осталась.
Веруем в сердце и в душу, и в слово,
Веруем вечно в саму доброту,
Но не совсем поколением новым,
Дух, мы постигнем твою высоту.

Сухое дерево весною не встречало
ни зелени, ни радости листвы,
Оно воздело щупальца в печали
к глубинам первозданной синевы.
Весна же пела, радовалась, зрела,
Несла тепло и солнца благодать,
А тёмное на сучьях вечерело,
в коре таилось и хотело спать.
Стояло дерево забытое, сухое
среди бескрайних трепетов листвы,
в нетронутом безвременном покое,
само в себе в объятьях глубины.
Противоречия, таинственность природы, —
Я так вас вижу каждой здесь весной,
И грусть моя пронизывает годы,
в душе сливаясь в ритмы и покой.

Воспитаны в ритме эллинских героев, —
Нам чужды прагматиков жлобские планы,
Но мы не умрём, не иссякнем без боя,
Когда получаем духовные раны.
Мы ждём, мы надеемся, ищем и строим
под хор улюлюканья злобных сердец,
Завещанный долг не дает нам покоя,
И смерть нам не просто достойный венец.
В громадных теснинах могучих сомнений,
Мы боремся с внутренним прожитым «я»,
Из пепла восстав, мы в тисках средостений,
И в каждом из нас есть судьба, но своя.
Задуют пустынные жёлтые ветры
и смоют во времени пыл и страданья,
а листья, опавшие прожитой веры,
умчат в бесконечное наши исканья.

Утро серое восстало
ото сна и лихолетья,
Зелень свежая упала
в лужи тонкие как сети.
Пела жизнь в лучах восхода,
рассыпалась в звонкой дымке,
Первозданная природа
в синей ёжилась косынке.
Загудели над рекою
голоса у теплоходов,
И пошли как к водопою
облака по небосводу.
Утро серое восстало,
Пульс забился учащённо,
Сердце в утро свет метало
вдохновенно, упоённо.

Штрихи, и линии, и точки… —
Пространство ёжилось в ударах
и повисало в медных клочьях,
и в серебре смотрелось старо.
В глухих ударах то вскипало,
а то цвело и звонко пело,
И жизнь являлась сразу в малом,
и в звоне чувствовалось тело.
То листья, гроздья винограда,
то алый свет зари вздымался,
вино отравленное ядом… —
Я пил его, но жив остался.
Мой взгляд глубины осязает,
Он слышит тьму. Пространства запах
с прикосновеньем исчезает
как джин большой и косолапый.

Шорох слышится синий
в тишине бесконечно-ночной,
Дышит море из отблесков, линий
в той беспечности волевой.
Гнутся сваи и камни рушатся
и гудит, и гудит прибой,
Только вёсла да сети сушатся,
Эх, душа, ерепенится вал шестой.
Горе, радость, чувство гнетущее, —
всё смешалось в моей душе,
Громко всхлипнула суть, и сущее
зарыдало во мраке уже.
Нас зовут, мы зовем, — одинокие.
Где друзья, где товарищи, где?
Всюду камни и волны высокие
встали намертво в скромной судьбе.

Конечно, можно жить не строчки, не писав,
Конечно, можно жить по жизни колобродя,
И каждый день, от сна из прошлого восстав,
бежать в перегонки за исступленной модой.
Голодные же духом, что же вы,
зачем стремитесь в поисках удачи,
Не преклонить вам снова головы,
но получить Судьбы суровой сдачу.
Куда спешит ваш залихватский ум,
Какие втуне ищете пространства,
И, пережевывая косточки от дум,
Находите в ничтожном постоянство.
Ведь даже те, кто выжил из ума
И счастливо по сказочному бродит,
Несёт частицу призрачного сна,
А в вас, что в вас Судьба нашла или находит?

Белое пятно
и глухие двери,
Синее сукно
на полу без меры.
Я стою один,
собираю мысли,
Лунный апельсин
в звездных коромыслах.
Я стою один,
А в углу икона,
В лампе керосин,
тихо и спокойно.
Дрёма в дрёме дремлет,
словно нет прогресса,
Дышат тихо стебли,
Жизнь без интереса.
В оптимизме маяться, —
этого не надо,
будем жить и каяться
у иконы сада.

Смотрю, смотрю в глаза бездонные
там и рассвет, и зелень тьмы,
тоска и радость полусонные
в раскосых щелках глубины.
Смотрю и слышу сердце мается
как птиц распахнутая звень,
Во мне душа от счастья тается,
Душа уходит в голубень.
Но ничего. Мы будем видеться
украдкой в сумраках тиши,
где звёзды ссорятся и мирятся
в громаде пролитой души.
Иду с тобой. Целую руки
и слышу ровный стук сердец,
И в прошлом кажутся все муки,
И в новом видится венец.

Начало мая. Всё цветёт,
И зелень ластится и нежит,
и вдохновенно душу пьёт,
а тьму души на части режет.
Покой во мне. Я вижу свет,
И в миг распластанные страсти
в кулак сжимают чёрный цвет,
И испаряется ненастье.
Из подворотен жизни новой
остервенелое жлобьё
Мой синий май уже готово
заляпать грязью. Вороньё.
Кликуши мрачные, ликуйте,
Я вам отдал сегодня час, —
не жизнь, Кусайте, жрите, жуйте,
Но май, мой май во мне, не в вас.

А ты, мой друг, ужели обознался
и взял из жизни срам, — не высоту,
в дерьме и мелочах стыдливо разменялся,
не соколом, вороной на лету
хватал чужой кусок
и пил вино чужое,
И мир твой — не широк
как небо голубое.
Судьба скрестила нас
в какое-то мгновенье,
Я понял лишь сейчас, —
урок мне, поученье.
Грядущий день иной,
Тебя не осуждаю,
Не по пути с тобой,
Я нынче это знаю.