Я вас понимаю, ваше величество. Зато по крайней мере я дал возможность этим смешливым господам посмеяться попусту.
АнтонноПопусту? То есть над вами.
ГонзалоВы так наполнены глупым шутовством, что по сравнению с вами я пуст. Можете продолжать смеяться попусту.
АнтониоВот, что называется, отбрил.
СебастьянСпасибо еще, что тупой бритвой.
ГонзалоЯ знаю, господа, что на вас угодить трудно. Если бы луна не менялась недель пять кряду, вы бы и ее сбросили с неба.
Появляется невидимый Ариэль. Торжественная музыка.
СебастьянКонечно. А потом бы поохотились с факелами на птиц.[10]
АнтониоНе гневайтесь, любезный синьор.
ГонзалоИ не думаю. Я не так низко ценю свой гнев. Не посмеетесь ли еще, чтобы мне спалось покрепче? Что-то мне захотелось спать.
АнтониоСпите и прислушивайтесь к нам во сне.
Все, кроме Алонзо, Себастьяна и Антонио, засыпают.
АлонзоВсе спят уже? О, если б мои веки,
Сомкнувшись, отогнали злую скорбь!
Ко сну и правда клонит…
Государь,
Не отвергайте сна. Он посещает
Так редко тех, кто горем удручен.
Сон – лучший утешитель.
Государь, Вы можете здесь отдохнуть спокойно,
А мы вдвоем вас будем охранять.
Благодарю… Слипаются глаза…
(Засыпает.)
Ариэль исчезает.
СебастьянНа них напала странная сонливость.
Должно быть, климат этому причиной.
Но почему он нас не усыпляет?
Меня ко сну не клонит.
И меня.
Заснули все, как будто сговорились.
А если бы, достойный Себастьян…
Что, если бы случилось так… Молчу!..
Но все же на лице твоем читаю
Твою судьбу. Не случай ли дает
Тебе совет? Мое воображенье
Корону видит на твоем челе.
А разве ты меня не слышал?
Нет, слышал. Но, конечно, это сон.
Ты говорил во сне. Что ты сказал?
Ты странно спишь – с открытыми глазами:
Ты ходишь, говорить и видишь сны –
Все сразу.
Благородный Себастьян!
Ты сам не усыпи свою фортуну,
Не умертви ее. Проспать ты можешь,
Хоть бодрствуешь.
Ты явственно храпишь,
Но в храпе я улавливаю смысл.
Я не шучу. И ты, внимая мне,
Брось шутки – и возвысишься ты втрое.
Ну, где мне, я – стоячая вода.
Я научу тебя, как стать потоком.
Учи, но не забудь – я неудачник,
В наследство получил я только лень.
О, если б знал ты, как мечту лелеешь,
Смеясь над ней. Чем дальше ее гонишь,
Тем ближе и настойчивей она.
Что тянет неудачников на дно?
Их собственная лень и трусость.
Дальше!
По блеску глаз твоих, румянцу щек
Я вижу, что чреват ты важной мыслью, –
Так пусть она родится.
Хорошо.
Итак, хотя забывчивый синьор,
Которого и самого забудут
Назавтра после смерти, уверял
(Он просто страсть питает к увереньям),
Что королевский сын не утонул,
Но это так же верно, как и то,
Что сам сейчас плывет он, а не дрыхнет.
Надежды нет, что спасся Фердинанд.
Надежды нет! – вот в этом и надежда!
Ведь безнадежность и дает тебе
Такую величайшую надежду,
Что даже честолюбие робеет
И на нее взирает боязливо.
Уверен ты, что Фердинанд погиб?
Тунисская царица?
Живущая за тридевять земель?
Которая, коль солнце не послужит
Ей вестником, узнает все тогда,
Когда младенец, нынче спящий в люльке,
Научится брить бороду? Принцесса.
Из-за которой смерть нас всех ждала?
О нет, не для того мы уцелели!
Все, что случилось с нами, лишь пролог
К тому, что мы с тобой должны свершить!
Бессмыслица!.. Да нет!.. Так ты считаешь?..
Гм… Кларибель, тунисская царица, –
Наследница Неаполя… Да странно…
От одного владенья до другого
И вправду расстоянье велико.
И каждый локоть водного пространства
Кричит: «Как сможет эта Кларибель
Измерить нас, чтоб вновь узреть Неаполь?»
Так пусть спокойно царствует в Тунисе.
И пусть скорей проснется Себастьян!
Взгляни на них: их сон подобен смерти;
Умри они – им не было бы хуже.
А для Неаполя король найдется
Получше этого, который спит.
Найдутся и вельможи, как Гонзало,
Чтоб мудрый вздор без умолку молоть, –
Я сам трещать сумею, как сорока.
О, если б мысль моя твоею стала,
То как их сон возвысил бы тебя!
Меня ты понимаешь?
Ужель ты оттолкнешь свою фортуну?
Ведь помнится, и сам ты брата сверг,
Чтоб овладеть Миланом.
Ну и что же?
Мне герцогская мантия к лицу,
А слуги Просперо, которым прежде
Я ровней был, все нынче служат мне.
Да, может быть, ты прав… Но совесть?..
Совесть?
А что это? Мозоль? Так я хромал бы.
Нет, я такому богу не молюсь.
Когда бы между мною и Миланом
Не совесть – двадцать совестей легло,
Как ледники или озера лавы,
Я все равно бы их перешагнул.
Вот на земле лежит твой брат; но, спящий
Или мертвец, – он то же, что земля.
Достаточно трех дюймов этой стали –
И не проснется он; ты ж в это время
Проткнешь благоразумного святошу,
Чтоб он не вздумал нам читать мораль.
А остальные – те любую новость
Проглотят, словно кошки молоко,
И нашим песням станут подпевать.
Сподвижник мой! Возьму с тебя пример!
Что сделал ты в Милане, то свершу я
В Неаполе. Так обнажи свой меч!
Удар – и ты платить не будешь дани;
Мне, королю, ты будешь первый друг!
Мы обнажим мечи одновременно.
В тот миг, когда свой меч я занесу
Над королем, – ты поражай Гонзало.
Постой, еще хочу сказать два слова.
Отходят в сторону и совещаются. Музыка. Появляется невидимый Ариэль.
