Александр Гитович - Звезда над рекой

О верности свидетельствуем мы…
          _____

Пустыни азиатские холмы,
И пыль путей, и мертвый прах песка,
И странствия великая тоска.
Пустая ночь ползет из края в край,
Но есть ночлег и караван-сарай,
Дикарский отдых, первобытный кров
И древнее мычание коров,
Блаженная земная суета —
Мычание домашнего скота.

Скорей гадай, шагая на огонь:
Чей у столба уже привязан конь?
Кого сегодня вздумалось судьбе
Послать ночным товарищем тебе?

Перед тобой из душной темноты
Встают его простейшие черты
И пыль путей и мертвый прах песка
На рваных отворотах пиджака.

Закон пустыни ясен с давних пор:
Два человека — длинный разговор.

Куда ведет, однако, не слепа
Его мужская трезвая тропа?
О чем имеют право говорить
Работники, присевшие курить,
Пока война идет во все концы
И Джунаида-хана молодцы
Еще несут на уровне плеча
Английскую винтовку басмача?

Он говорит сквозь волны табака: —
Порою, парень, чешется рука.
Пустыня спит, пески ее рябят,
А мне бы взвод отчаянных ребят,
И на бандита вдоль Аму-Дарьи
Уже летели б конники мои!..—

Я посмотрел на рваные слегка
Косые отвороты пиджака, —
Там проступали, как пятно воды,
Петлиц кавалерийские следы.

Я говорю:
           — Продолжим план скорей…
Сюда бы пару горных батарей,
Чтоб я услышал, как честят гостей
По глинобитным стенам крепостей,
Как очереди пушечных гранат
Во славу революции гремят. —

Мы встали с мест, лукавить перестав,
Начальствующий армии состав,
И каждый называл наверняка.
Как родину, название полка.

Мы встали, сердце верностью грузя,
Красноармейцы, конники, друзья,—
Мы вспоминали службу наших дней,
Товарищей, начальников, коней.

Республики проверенный запас!
На всех путях Союза сколько нас,
Работников, сквозь холода и зной
Раскиданных огромного страной
От моря к морю, от песка к песку.
Мы только в долгосрочном отпуску,
Пока она не позовет на бой,
Пока бойцы не встанут за тобой.

И повторяет воинский билет,
Что это отпуск. Увольненья нет.

Ущелье. Костра красноватые клочья.
Звезда над китайской рекою.
Нас Азия жжет пограничною ночью.
Она не дает нам покою.

Я только сказал,
Что, по скромным подсчетам,
Что так, потихоньку мечтая.
Отсюда четыре часа самолетом
До красных районов Китая,

Где с боем проходит
Над смертью бездарней
Суровое братство народа
И рвутся на клочья
В боях легендарных
Знамена Шестого похода.

Я только сказал командиру,
Что руки
Имею, способные к бою:
Я год обучался военной науке
И дружбе с отвагой любою.

Когда же дозволено будет приказом —
За лучшее дело на свете
Скрипучий подсумок набить до отказа,
Коня заседлать на рассвете?..

И только река грохотала над миром,
Трудясь, волочила каменья.
И я услыхал своего командира: —
Терпенье, товарищ. Терпенье.

Я вспомню, конечно
Чернейшие травы,
Тишайшие звезды и груду
Камней у реки.
Далеко до заставы,
Которую я не забуду.

Летят комары
Миллионным отрядом,
И насторожились сурово
И умные уши овчарки,
И рядом —
Фуражка бойца молодого.

Товарищ,
Мы где-то встречались; наверно,
И ты узнаешь меня тоже.
Мы братья
В семье неизменной и верной
И, значит, хоть чем-то похожи.

За нами — —
Громада Советского Дома,
Враждебная ночь — перед нами.
И выстрелы здесь —
Это вестники грома,
Короткое молнии пламя.

Проходят года
К неизвестным пределам,
Но братство — оно сохранится
Везде,
Где тревога за общее дело, —
А это есть чувство границы.

И я потеряю
И песню и слово.
Охвачен заботой иною,
И все-таки
Всё заработаю снова —
Все будет,
Пока вы со мною.

Может быть, я все забуду, кроме
Солнца, озарившего пески,
Пассажиров на аэродроме,
Совершенно мутных от тоски.

Два жилых строенья тишиною
Крыты и песком заметены.
Кролики, бессильные от зноя.
Чуть не помирают у стены.

И провал в сознании. И, снова
Уходя в сияющую тьму,
Я тотчас же вспомню Иванова.
Чтобы позавидовать ему.

Ибо, с легкостью непогрешимой,
В небесах, лишенных суеты,
Девушка ведет его машину
Над пустыней — до Алма-Аты.

Я хочу не много (может, много?):
Песни настоящие сложить,
На тяжелых странствовать дорогах,
Двадцать лет простых еще прожить

И увидеть дочь свою такою:
Легкую, в загаре золотом,
С маленькою жесткою рукою,
Ясными глазами, твердым ртом.

Я верую в молодость:
Может быть, годы
В пути проведя неустанно,
Но песня пройдет
Сквозь пустыни и горы
До самой души Казахстана.

Не мигом единым,
Когда на просторах
Ударит зарница косая, —
Трудись, моя песня,
Как лампа шахтера
Во тьме рудников Ачи-сая.

Трудись,
Чтобы в мире тебя не забыли,
В глуши называли родною.
Ты вся почернеешь
От угольной пыли,
Запетая Карагандою.

Мы новой
Железной дорогой доедем,
Нас лучшая встретит бригада —
И ты заблестишь
От восторга и меди
В тяжелой жаре Коунрада.

Нас путь поведет,
Отдыхать не желая,
На бурых верблюдах качая,
Кривыми тропинками
Горных джейлау,
Равнинами риса и чая.

Нас вымоют реки
И бури продуют
Ветрами — на тех переправах,
Где полною грудью
Тебя, молодую,
Бойцы запоют на заставах.

Четыре раза в жизни
          я видел Аральское море —
Всегда из окна вагона,
          на самой заре, мельком.
И я увидал, что это
          все той же пустыни горе,
Продолженное водою,
          начатое песком.

Плоское, неживое,
           как выкрашенная фанера,
Чем ты волнуешь сердце
           в длинных лучах зари —
Не знаю. Но я поклялся
           войти в тебя от Чарджуя
На мутных, на желто-серых
           водах Аму-Дарьи.

Я напишу тебе стихотворенье:
Там будет жаркий азиатский день,
Воды неумолкаемое пенье
И тополя стремительная тень.

И я, идущий с низкого холма
Туда, где под глубокой синевою —
Все белые — зеленою листвою
Окружены окраины дома.

Вперед, вперед! На ярко-белых ставнях
Дробится свет. Бежит, поет вода.
А комнаты молчат. И темнота в них,
И только платье светлое. Тогда

Полдневный мир, который так огромен,
Дома на солнце и вода в тени,
Жара за ставнями, прохлада в доме —
Все скажет нам, что мы совсем одни.

И кончится мое стихотворенье,
И все исчезнет в городе твоем.
Дома уйдут, воды умолкнет пенье,
И только мы останемся. Вдвоем.