Анатолий Бергер - Подсудимые песни

Дома оставив за спиной,

Спешу к полям пустынно белым

И к лесу, вставшему стеной.

Здесь вороньё на холст небесный

То круг наносит, то черту,

Снежинки падают отвесно,

Подрагивая на лету.

В снегу избушки, как подушки

Заборами обнесены

И у калитки две старушки

Стоять готовы до весны.

Собака лает с подвываньем,

Цепь звякает и дребезжит,

И зимним медленным дыханьем

Огромный белый день дрожит.

И больше ничего не надо,

Но вдалеке, как перст судьбы,

Неотвратимая ограда

Кирпично-блочной городьбы.

1988 г.

Окраины моей углы и повороты,

Квадратные дома, горбатые столбы;

Уехать бы куда, да, словно, жаль чего-то —

Забора, деревца, лихой своей судьбы?

Отсюда увезли на легковой сначала,

А после «воронки», «столыпинский вагон»,

Но снились мне мосты, соборы и ростралы,

Окраин корпуса в мой не врывались сон.

Лишь только иногда во мгле передрассветной

Вдруг электричек стук маячил в тёмном сне,

Далёкий и глухой, прощальный, безответный,

Дома и пустыри мелькали, как в окне.

1988 г.

Как хороши и как добры

Слова прощанья и привета!

Дороги осени пестры

В косых лучах дневного света.

«Ну, будь здоров! День добрый вам!

А, здравствуйте! До новой встречи!»

Как ласковы слова к словам,

Приветливы друг к другу речи!

Так солнце ласково с травой,

Роса с листком и с веткой птица,

Так небо тёплой синевой

На землю зябкую струится.

Была природа бы жива,

Не убыло б ветров дыханье,

И только б не забыть слова,

Слова привета и прощанья…

1987 г.

Мне бы каплю росы с листочка

Той берёзы, что на юру,

И родится, верую, строчка,

Будто чую её игру.

Мне бы капельку — шаткой ранью,

Когда птицы поют едва,

И деревьев слышно дыханье,

И последние звёзд слова.

Мне бы только успеть — покуда

Белый день её не спугнул,

И людского не ведать гуда,

Только неба дальнего гул.

Мне бы только строку — всего-то

Строчку — каплю росы с листка.

А потом тоска да забота,

Онемевших минут века…

1974 г.

И есть приметы, как просветы

Сквозь жизни сумрачный навес,

О том, что лучшие поэты

Нисходят на землю с небес.

Их странности, поступков небыль

И звёзды жаркие в руках

Откроют вдруг: они же с неба,

Они витают в облаках!

И как бы ни вздыхали жёны,

И ни судачили друзья, —

Там, в дальней дали небосклона

Их роковая колея!

1973 г.

Друг друга узнают поэты

В коловороте городском,

Как будто вправду есть приметы

И нимб старинный над челом.

Идёшь… Размокла мостовая

И снег слинял и чёрен лёд,

Сосульки с желобов свисая,

Сорвутся на землю вот-вот.

Шныряет ветер. Никнут крыши

И прослезились провода,

И в пятнах водяных афиши,

И с окон зимняя слюда

Сошла.

Деревья ветви тянут,

И вдруг, посереди дорог

Глаза в глаза внезапно глянут,

Как бы столкнутся гулы строк,

Подспудных замыслов размахи,

И сгинула вся смута дел,

Сквозь лермонтовский амфибрахий

Поющий ангел пролетел,

Свечи заколебался пламень,

Над Русью коршун кружит вновь,

Воспетый и оживший камень

За праведную вопит кровь.

1967 г.

То окружают знатоки,

Говоруны и острословы:

Им препарировать с руки

Летящее, как ангел, слово.

То стихотворцы с мастерком

В самовлюблении глухие:

Им с окровавленным виском

Не падать на снега России.

То женщина от слёз темна

Бросает жёсткие упрёки,

Что жизнью жертвует она,

Которой не окупят строки.

То близким уж невмоготу

И тяготит их беспокойство

За будущую нищету

И нынешние неустройства.

Кому — игра, кому — исток

Крутой печали и тревоги,

И праведный потомок строг,

Скупые подводя итоги.

1967 г.

Времён крутая соль

На вкус мной ощутима,

Вхожу в чужую роль,

Не надобно мне грима,

Я глыбы на плечах

Под властью фараона

За голод и за страх

Таскал во время оно.

Я в готике и мгле,

Страшась видений ада,

Уже почти в петле

Твердил свои баллады.

Я у горы Машук

Знал в удали гусарской,

Что грудь пробьёт мне друг

Свинцом опалы царской.

Я в камерах глухих,

За проволокой колючей

Выращивал свой стих,

Быть может, самый лучший.

А нынче в шуме дня,

В насущном хлебе, в поте,

Не знают про меня

В людском водовороте.

Да мне о том ли речь

В страде моих событий?

Среди моих предтеч,

Когда умру, ищите.

1966 г.

Подскажи мне, осень, строки —

Полетит листва —

Выучу твои уроки,

Запишу слова.

Впрямь бы рифму золотую

Взять хоть у берёз,

А у журавлей — крутую

Высоту — до слёз…

1974 г.

Самоцензура — самоубиенье,

Дрожит перо, боится вдохновенье,

Строка юлит, душа хрипит в петле —

Одним поэтом меньше на земле.

1973 г.

В самые опасные места —

Жребий твой, поэзия, от века,

Там, где выживет один из ста,

Да и то останется калекой.

В свару императоров и пап,

Воровских притонов мир мытарский,

В когти инквизиторовых лап,

В сумасшествие тюрьмы Феррарской.

И на якобинский эшафот,

И на снег кровавый злости светской,

И в тридцать седьмой тот лобный год —

В лагеря «законности советской».

В самую горячку, в самый страх,

В самую лихую передрягу,

Что горит потом огнём в стихах,

Чуть не прожигая вдрызг бумагу.

И из этого исхода нет,

Всё предрешено, как в царской фразе:

«До свиданья, господин поэт,

Доброго пути Вам на Кавказе».

1967 г.

Когда находит на меня невзгода

И уступаю ей и не пою,

Я Петроград семнадцатого года

Воображением воссоздаю.

Те вьюги ледяные, те сугробы,

Стрельбу, декреты, грабежи, пайки —

Среди безумств, мытарств, тоски и злобы

Поэтам русским было ль до строки?

Но в те-то дни взаправду роковые,

В голодные, кровавые те дни

Рождались песни лучшие России —

Её судьбе, её страстям сродни.

И что нам Блок, когда б не строки?

Шут, неврастеник, манекен,

Семейные дурные склоки,

Слепая жажда перемен,

И этот голос монотонный,

И безысходные глаза,

Когда бы на страну с разгону

Вдруг не обрушилась гроза,

Когда бы не сбылись все сроки

Его пророчеств на Руси —

На что нам Блок? И что нам в Блоке?

От бед своих Господь спаси…

1978 г.

Сквозь грохот городской,

В глухое небо вплавленный,

Цветаевской строкой

Россию восстанавливаю.

Колокола гудят

На всю Москву престольную,