«Неправильный путь»
«Внимание! Наш поезд прибывает на станцию Репино по неправильному пути!»
Из объявления в электричке. Как пояснил сосед старичок — это нормально. Просто мы приедем не к правой, а к левой платформе. Только и всего…
Поберегись! Уйди с дороги! Мы такелажники, не Боги!
В созвездье «Андромедитаций» везем багаж златых новаций,
Стихов сложения на рифмы; и в пятистопных чемоданах
Трясутся голые на ямах тактовики нарочных ямбов,
Слоями гласно безударно лежат извилины попарно,
И стопы снежных людоедов за нами стелятся надменно,
А на перроне проводницы нас провожают слишком ленно!
Они уж точно повидали в окно в пути пока не спали
В лесу зверей бегущих рядом, троих мужчин избитых взглядом
Вагон-вожатой в синей юбке, дующей уголь в топку утром,
Чтобы налить старушке чаю, чтобы успеть взмахнуть платочком
На перегоне прошлой ночью, впустить на тамбур свой андроид,
И не снимать на полароид любви шестой немую сцену.
Поберегись! Уйди с дороги! Давай, лети моя тележка!
Директор поезда велел нам не ждать минут и лучше мешкать!
Лететь до первого вагона, потом причалить к машинисту.
Он свесив ноги из кабины играет вольно фугу Листа
(Что интересно — на тромбоне), он доберется до «диеза»
И вспоминая жесты жезла, улыбку, ночь на дальенй стрелке,
Он дунет так, что листья, кепки (или фуражки), все билеты
Слетят из рук проводников и понесутся в чисто небо,
Как птицы-голуби в Сан-Ремо, и упадут под Бологое
В траву зеленую на скатерть, а Машинист без всякой ссоры
Стихи загрузит на приборы и будет всю дорогу плакать
Считая стрелки, семафоры; помощник юный безголовый
Прольет кефир на пятой строчке и по незнанию где едут
Они свернут ко мне, налево, к заливу медленно причалим,
Где нас уже давно встречают фигуры двух железных Леди!
— А мы в Москву уже не едем? Вы чудо, милый, милый Фредди!
И дамы тут же запорхают, и незаметно исправляя
На платьях бусы, плечи, бюсты они в кусты влекут, в аллею!
Спротивлятся кто посмеет? И поезд медленно уходит,
В вагонах нам желают счастья, и машинист доволен будет,
Помощник — он яичко кокнет и смажет усики в кефире,
Старушка цокнет язычочком пока целуют обе в щечки
И скажет внуку: «Он поехал не по неправильном пути…»
«А я выгуливаю солнечных зайчиков»
Перед ночью солнце очень красное.
Перед закатом небо очень синее.
Перед смертью листья очень желтые.
Перед Богом и врачом все люди — шизофреники.
Так для чего живем на белом свете мы?
Одни выходят погулять во двор с собакою
не для того, что бы она не там покакала,
другие с мыслями гуляют днем и ночью
не для того чтоб их увидели воочию,
а я выгуливаю солнечных зайчиков
не для того чтоб мне крутили боги пальчиком.
Так для чего живем на белом свете мы?
На облаке однажды Бог лепил ворону.
А летчики гоняли мяч по аэродрому.
А в церкви батюшка давал на сдачу свечи.
Вдруг все сложилось в ситуацию «предтече»!
Мяч улетел на облака свечей — попал в ворону.
Бог удалился очень злой, людей не тронул.
Но в церкви батюшку мы больше не заметили.
Так для чего живем на белом свете мы?
Если дует в спину — это ветер.
Если кирпичом, то это дети.
Если снится дом, то это к смерти.
Если в горле ком — пожуй поэтины.
Так для чего живем на белом свете мы?…
«Икорки на руке, покрытой шерстью»
Смотрите — птица на плече, смотрите — кречет!
Идите, вечер под ногой, и солнце мечет
Икорки хлеба на руке, покрытой шерстью
Смотрите — перстень на Христе, смотрите — пестик…
А Бог упал лицом в траву, в цветы из жести
А птица свила на спине горб женской мести
Она исправила на «персик» слово «пестик»
Она связала в узелок из когтя крестик
И положила Бога с сорванным лицом да в долгий ящик.
Смотрите — скачет по земле футбольный мячик
Не горб!
Смотрите — птица на ветру, смотрите — плачет
Киборг!
Подари мне Новый Год, подари
Подари мне шкуру не от лайки!
Подари мне женщину, не змейку!
Подари мне собственную кожу!
Боже, подари мне эту лейку!
Сохнет в доме спиленная елка!
Проращу я острые иголки!
Пусть на босу ногу будет колко
Ей ходить по «Редисон-Паласу».
Не водИ меня как шланг от пылесоса!
Не водИ искать в пургу попутный ветер
На пустой и ведряной планете
В выжженой траве, со сбритой гривой
Посреди ухабистой поземки
Холодно оранжевому Львенку
С влажными печальными глазами
Цвета шоколада комсостава.
Лётного. Держать меня не надо
Львам дано охотиться на небе
Боже, запусти ко мне Борзую!
Пусть борзая черною овечкой
Обернется, поедает вечность
Я пойду за ней и будет колко
От травы, заснеженной, «с иголки»
А она как облако в капроне
Пусть цепляет сумрачные елки
Пенопластом по стеклу проведу
слышно?
Я так больше не могу, чувство
чувство — кончилось оно? — Крыша
вышла.
Не способна будь к домашнему хо
зяйству
Собери в комок железные обрывки
нерва
И до блеска чисти им дно кастрюли
И как брюлики мурашки по коже у тебя
первой.
Пенопалстом по стеклу проведу
сдохнут
тараканы за стеной — с ними ходишь
от дверей до окна у земли, мысля
с коромЫслом то зачем? — По воду
Просто жаркое было
лето
сухо
мама щеткой по кастрюле — звала
духов…
«Непременно, он придет, откроет дверь…»
Непременно, он зайдет, откроет дверь,
Станет тихо и светло. Наоборот
Он откроет дверь, зайдет, отключит свет
Станет больно, громко, даже итого
Горячее чем вода у батарей,
станет
Та вода, в которой дышащих углей
Пламя
Ярким пламенем не гасит стельки кед,
Что поставлены сушиться потому
Что плясали целый день «Он не пришел»
Оттого что не пришел, зараза, все.
Но он все-таки придет, но поздно, нет
Вот от этого теперь горит, бронхит
заболели кеды (ей-то ничего),
зачихали
И оставили на луже вечный след
скраю.
Так на что же я все время отвлекась? — Ах,
Он придет, короче, ляжет и прижмет
И укутает тебя до пяток, до
Спинки белой (пусть вбирает холод стен)
И прижмет лобок к упругим узлам вен
А на утро, он, с матраца на полу
На привычный уже взгляду потолок
Встанет,
в форме-хаки и плаще
И уйдет — Парень!
Слышишь — грохот?!
Вот он был и тут же, милый, черта нет,
Улетел
В непонятное, но ГРУ[1] своей любви
Сдав бутылки (вечный груз), и две улы
бки и шпорами царапая паркет,
Ну а ты уже в который в жизни раз
Будешь надпись циклевать «Я не умру»
И стирать со спинки черный, черный мел.
Парендерон гаямолейстэ,
Вауцхеппонде, аугамол.
Охрака йевенцхай шарайя
Аппе руаде хостыс ебдеч.
Раун, фуджессо чьяндомецбо?
iндыперсоф фон Ценсси хыпши,
Сайеле мо пандоййя кхерен,
Жастор, вельены гемба цномэн.
Богендылойта, йахоч? — У!
перевод на обсерваторно-русский:
Жена.
Шелестят за окном моей ржавой ракеты планеты,
Солнечный ветер, да импульсы в межгаллактическом интернете
В кабине на тоненькой ниточке ветка из сада родного
Дрожит под ударами метеоритов по железной обшивке.
С кем ты гуляешь сегодня, жена марсианских матросов?
Мне писем не возит посыльный харчевни «От Князя фон-Тьмы»
Ну что ж, навещу-ка я даму в далеком неверном Париже
Вот только пусть длинные пейсы быстрее растут
А то на таможне земной не пропустят.
И спросят — у вас таки есть наши родственники по линии матери?
А я им отвечу — есть но жена из утраченных ныне племен…
«Я черный китель распахну»
А на войне как новой не было страны так и не будет!
А на войне как вой летающей с косой любви ждут люди!
А на войне один убитый — сто не пущенных детей, до Бога!
А если б не было войны тебе другая бы дана была дорога..
Тебе, моя родная, из чудесной океанской книги таин!
Тебе, любовь живущего в моей клетИ-душе ребенка Кая!
Лети ко мне, лети, я китель черный распахну слезинке-пуле!
А на войне как, новой не было любви? Давай добудем!!!
Давай добудем до второго этажа вдвоем, на лифте!? Выше?
Давай не будем в нем стоять а ехать в дырочку на крыше!
Давай за мир на всей войне! С тобой, любой! Подай мне сына!
Он сходит к богу за водой, подарит мирной, вороной, кусочек сыра!
А на войне как на войне — на желтой розе каплей нежность.
А в сорок третьем он убит, она Христом хранит его жизнь.
Он выпил в ней себя до дна, тела их в пар перемешались.
И только родинки остались на листве у «ягод-развгод».
Я черный китель распахну. Травой врасти в мою петличку!
Лаз — вот; прости меня за все, прости за «птичку»…
