«Что такое Родина?»
Типичный снимок
Типичной школы.
Кто с кислой миной,
А кто – весёлый.
Девчонки в платьях,
Мальчишки в «двойках».
Вот это – Катя,
А это – Борька.
У Машки рожки —
Понятно людям:
Петров Серёжка,
Он Машку любит!
А вот Иришка,
Моя подружка.
У нас с ней книжки
Важней игрушек!
Дружили так, что
В огонь и в воду!
Забылось как-то,
Затёрли годы.
Теперь всё реже,
По юбилеям…
А я-то где же?
А я – болею.
* * *
Что мне в шелесте листьев?
Молитвы девичьей прошение…
В этом парковом храме
Деревья поют об одном:
Пережить холода в городах
И другие лишения,
Целовать южный ветер
Зелёным трепещущим ртом.
Ты вошла в кабинет,
Разметав в свежем воздухе руки,
Шлейф обманчивых слухов
Втащив в незакрытый проём.
Нет слюнявой романтики
В тихом молитвенном звуке,
Только веток качание
В небе моём голубом.
Ты взяла молоток —
Застонали отчаянно гвозди
От ударов по шляпкам
Взревел обезумевший дом,
И доскою закрыв
Облаков белоснежные грозди,
Ты ушла. Я остался сидеть
Под забитым окном.
Не ищи торжества —
Я не злюсь, неумелый мой мастер.
Отболела на сердце горячем
Живая тоска.
Что мне в шелесте листьев?
В нём нет твоей мстительной страсти…
Я люблю и дышу —
оторвалась
от рамы доска.
* * *
Лихо ночное лапой остылой
Звёздные зёрна в ступе месило,
Пыль пропуская сквозь хвойное вито,
Сыпало сахар в земное корыто.
Иней звенел в предрассветном покое.
Город покрылся алмазной мукою.
Вышел из дома, пошёл к электричке.
Тоненький месяц девичьей ресничкой
Лодочкой в море пурпурном купался.
Сверил часы, всё на месте, собрался.
Вдруг, отражаясь от стёкол машинных,
Жарким хребтом разрезая вершины,
Чудище доброе влезло на крыши,
Иней слизало с асфальта и дышит.
Лихо ночное зарёй закатилось,
В тени домов убежало и скрылось.
Кто-то поджёг в небесах занавески,
В дымчатых струйках сияют подвески:
Труб заводских не погашены спички!
Я на работу спешил по привычке…
Море золотое станет хлебом…
Тучи взбухнут жидким серебром,
Ласточки, придавленные небом,
Взрежут нивы шёлковым серпом.
Ветер по лесам тугой пригоршней
Вычешет трухлявый сухостой.
Чаще запорхает хищный коршун,
Над равниной мертвенно-пустой.
Рыбьей чешуёй заблещут лужи,
В лихорадке спляшут провода,
И внезапный шквал обезоружит
Неженок, живущих в городах.
Как пою я в этой пьяной буре!
Как душа резвится вместе с ней!
Я вожусь с устройством новой сбруи
Для моих Пегасовых коней.
Дикий храп пускай тебя не будит,
Не нарушит цокот выдох-вдох,
Под периной трепетные груди
Не встревожит утренний всполо́х.
Не услышишь шороха и всплеска,
Не поднимешь замерших бровей,
Только всколыхнётся занавеска,
В полутёмной комнате твоей.
* * *
Вниз с холма сбегают две дороги:
На одной – толпы безликой след,
На другой – смешной и длинноногий
Полунищий юноша поэт.
Но, увы, никто ему не внемлет
В чёрно-белом мире без прикрас —
Он не сеет и не пашет землю,
Не кутит в корчме в досуга час.
Он виновен в том, что звуки лиры
В колыбели с детства услыхал
И увидел все богатства мира
Через призму сказочных зеркал.
Муза шепчет, не даёт покоя
(Сам поэт лишь ведает о том),
К небу вознесён своей строкою,
Он изгоем стал в краю родном.
И живёт он вечно одиноко
В стихотворном мире на листе,
Ведь в своём отечестве пророка
Не признали даже во Христе.
В моей стране всегда война.
И в клетке чёрного квадрата
Я одинока, но сильна,
Я – Королева Шахамата.
И в центре шахматной доски,
На самом чёрном в мире троне,
Я засыхаю от тоски
По беломраморной короне.
Квадратный мир безумно мал,
А я хочу простора власти;
Мой господин – как мой вассал,
А я желаю взрыва страсти.
Чужой престол в моих мечтах,
Чужой Король, как змей для Евы.
Мой избалованный, Вам шах
И сердце Чёрной Королевы.
А Вашей царственной жене
Пойдет кипенно-белый саван,
А белый плащ её на мне
Пускай красуется на славу.
Вдруг… Слышу голос, как набат.
Похож на мой, но полон гнева:
«Моя соперница, Вам мат
И смерть от Белой Королевы».
Тон твой резок, а смех неприличен.
Но когда ты приходишь к нему,
Он-то знает, что ты – Беатриче,
В бело-сером табачном дыму.
Отражаясь в раскрылиях окон,
Непрерывно дрожа на ветру,
Для него твой сверкающий локон —
Словно солнечный луч поутру.
Глаз поэта – звезды сердцевина.
В нём сквозь сотни неведомых призм
Ты мила и по-детски наивна
И нарочно играешь цинизм.
А когда ты, как нимфа без платья,
Без стесненья ныряешь в кровать,
Для него ты – Мадонна в объятьях,
Он не смеет тебя осквернять.
А тебе это даже и лучше —
Слишком странна такая любовь.
Что же взять-то с него? Только душу,
Не богатство, не хлеб и не кров.
Не такой ли была Беатриче?
И была ли? А может, и нет.
Только жил в поднебесье, по-птичьи,
Ослеплённый любовью поэт.
Под серой ватой облаков,
Как под уютным одеялом,
Вздремнуло поле… Шесть веков
Прошло с тех пор, как здесь стояла
Русь против Золотой Орды…
Характер русского народа
Ковался молотом беды.
Мы – с поля Куликова родом.
Смерть и Победа – наравне
Решили здесь судьбу России:
Перед лицом угроз извне —
Единой стать, огромной, сильной!
Пригорок за сараем…
Тропа… Трава густа…
Нам, детям, – был он раем!
Два или три куста
Да рослая берёза
Давали нам приют.
От грозной власти взрослых
Мы укрывались тут.
Мы в играх создавали
Фантазии миры.
Мы детские печали
Меняли на дары
Общения. В нём зёрна
И плевелы растут…
Что – честь, а что – позорно
Мы постигали тут.
Иллюзии не строю.
С тех пор прошли года.
Не сходна жизнь с игрою.
Я больше никогда
Не чувствовала общность,
Защиту и уют
Далёкой детской рощи…
Души истоки – тут.
Голубая лунная дорожка
Третью ночь ложится на паркет
От окна – и до угла, где кошка
Спит обычно…
Кошки, впрочем, нет…
Кошка,
Вновь поддавшись страсти пылкой, —
Убежала погулять с котом…
С блохами и плешью на затылке, —
Но счастливой, возвратится в дом.
Третью ночь мне снится:
От окошка
По дорожке лунной голубой
Дюжину котят ведёт мне кошка,
Хвост задрав торжественно трубой!
Тихая осень с холодным дождём,
Листьев томительный хруст.
Мы ещё встреч очарованных ждём
С жарким слиянием уст.
Локонов жёлтых горячий язык
Вьётся вдоль вен голубых.
Чётким рисунком божественный лик
В мыслях застывших моих.
Ив сквозняковая даль, меж ветвей
Тени застывших надежд
Каплями жизни твоей и моей
В слабом движении вежд.
Путь нескончаемый. Сумерки. Даль.
Ветер меж веток затих.
Встреч предзакатных холодный хрусталь
В мыслях крошится моих.
* * *
Как печален лес осенний:
Скрип деревьев, ветра свист,
Ельник весь дождём просеян,
Не звенит намокший лист.
Шум шагов и шорох капель,
Как аккорда звук один.
Силуэты серых цапель
Посреди сырых равнин.
Тяжелеет свод небесный,
Всё тревожней птичий вскрик.
Далеко ли миг чудесный,
Тот желанный встречи миг?
Там, за мокрыми холмами,
За озёрным рубежом,
Между старыми домами
Незабвенный отчий дом.
Шуми, шуми, мой добрый лес,
Гаси слезу зари сгоревшей;
Раскройся, полог потемневший,
Мерцаньем бархатных небес.
Под тенью поросли густой
Я, словно мальчик в колыбели,
Гляжу в задумчивые ели
И слышу тихий голос твой.
Среди коробчатых домов,
Квартир бетонных и асфальта
Я вижу ситцевые платья
Твоих взлохмаченных холмов.
Перед величием твоим,
Перед твоим святым терпеньем,
Я опускаюсь на колени,
Склоняясь ниц к ногам грибным.
Не говорите с женщиной о времени,
Не спрашивайте о её годах, —
Она в весне, в листве, в росинках, в семени,
Она – в цветах.
Она во всём: в печали и стремлении.
Мы счастливы в объятиях цветов.
Не говорите с женщиной о времени —
Я это трижды повторить готов.
* * *
Крот прорыл «подземку» у мангала,
Словно в огороде места мало.
