снегами,
И единороги, обросшие шерстью, как яки,
Паслись на не знающих солнца заснеженных тундрах.
Им снились согретые лаской кровавые маки,
Пока они спали в огромных разрушенных юртах.
Ко мне подошёл, опираясь на посох, суровый,
Одетый в косматые шкуры и древние латы,
Измученный викинг. Сказать не успела ни слова,
Как заговорил снежный воин и правнук атлантов:
«Беги поскорее назад в свои тёплые страны.
Тебе ли здесь мёрзнуть от колкого, злого мороза?
Наш бой, к сожалению, с прайдами — это константа.
Не стоят того твои нежные, девичьи слёзы.
Галопом лети в удивительный мир без печали,
Там горя не знают, и войны его не тревожат.
Мне дед говорил, что там скорбь никогда не видали
И верба растёт под вниманием бархатной кожи.
Ты эту волшебную вербу найди, если сможешь:
Она награждает любого несметным богатством.
Мы отдали б всё за неё, если б было возможно,
Весь мир бы отдали, ведь что ещё нужно для счастья?»
И я поскакала верхом на седом иноходце
Подальше от этой холодной, колючей планеты.
Я слышала храп его в старом, замёрзшем колодце,
Похожий скорее на гром среди тёплого лета.
Я видела, как развевалась косматая грива
И как ударялись о наст ледяные копыта.
Мне холод внушал его взгляд: он был острый, как бритва,
Он мне говорил, что былое ещё не забыто.
Рогатая лошадь рысцой доскакала до места,
Где птицей парила густая седая туманность,
И я отпустила её, словно осенью лето,
Ведь ей угрожала не видная глазу опасность.
В туманности той жили злые огромные змеи,
Прислужницы хитрости и мастерицы обмана.
Они обвивались вокруг чьей-то сломанной шеи
И тихо шипели, исчезнув под толщей тумана.
Зрачки вертикальные резали мглу, как кинжалы,
И слабо мерцали стеклянные радужки нагов.
Собой обвивая холодные острые скалы,
Они уползали на дно ещё тёплых оврагов.
Ко мне вышел рыцарь верхом на огромном драконе,
Скупой властелин и правитель Кошачьего Глаза.
Он молча сидел на камнями украшенном троне,
Как будто не он здесь подписывал злые указы.
«Какая принцесса… Но что ты забыла тут, радость?
Моё королевство — змеиный клубок, без обмана.
И неужель ты не чувствуешь рядом опасность,
О милая дочка судьбе неизвестного клана?
Ты знаешь, родная, есть где-то в пространстве вселенной
Пречистая верба. Волшебный цветок исполняет
Любое желание жизни безнравственной, грешной
И алчные души в стыдливую краску вгоняет.
Ты эту пречистую вербу найди, будь нам другом.
Я слышал от деда, что власть она дарит любому,
И эта мечта, моё сердце пусть будет порукой,
Нас жить заставляет подобно всесильному богу».
И старый дракон, свернувшись в огромные кольца,
Взлетел прямо в небо, навстречу зияющей бездне.
Там где-то мерцали едва различимые звёзды,
И плыли, как рыбы, кометы по мёртвой вселенной.
Мне чудился взгляд чей-то пристальный, цепкий, колючий,
Он будто меня провожал до черты горизонта.
Когда ты успел стать настолько банальным и скучным,
Мой мир, что для жизни был раньше пригоден?
Сменялись пейзажи, и тропики влажной планеты,
Как пар, испарялись и так же, как души, летели.
В ушах ещё фраза звенела «Я слышал от деда…»,
Её говорили богатые царские дети.
Последняя станция вечных напрасных скитаний
Вдали показалась, и бросил дракон прямо с неба
Меня на святую обитель любви и страданий
В надежде, что там я найду ту волшебную вербу.
Под рокот дракона пошла я по звёздной дороге
И вышла к галактике маленьких смелых колибри.
Маячил вдали образ светлый, прозрачный и лёгкий,
И голос мой резал его, словно острая бритва.
Царей там не встретила я, не увидела трона,
Там правили птицы своим королевством видений.
От нечего делать надела на лоб я корону
И стала принцессой прекрасных цветочных владений.
Мне трон из напрасных надежд смастерили те птицы
И сшили из детских мечтаний богатое платье.
В волшебном дворце поселились прекрасные жрицы
И диадему на лоб мне надели крылами.
Я грустно вздохнула и вербу свою посадила,
Которую всё это время держала у сердца,
Почти у порога. Пусть это совсем не могила,
Но там похоронена верба без «б» самодержца.
Гудок. Паровоз. Машинист.
Режущий уши свист –
Воздух рассекающий хлыст.
Колёса грохочут, плачут.
Вагоны по рельсам скачут.
Шпалы ничего не значат.
Вдали журавлиный клин
Летит средь небесных руин.
Я с ними. Я еду в Пекин.
Убийца с шахматной доской
Я шёл по Битсевскому парку.
Луна висела над тропой.
Из темноты следил за мною
Убийца с шахматной доской.
Я на мгновение увидел
Его горящий, страшный взгляд,
Лицо с оскалом, как у львицы,
И на зубах змеиный яд.
Бежать? Куда? Вокруг деревья,
Дорог извечный лабиринт.
Я вдруг поверил в те поверья,
Что тянут тайной, как магнит.
Но он реален: вот он, монстр,
Безумный битцевский маньяк,
Горящий взгляд, как бритва, остр,
В глазах плескается коньяк.
— Ты знаешь, друг, — вдруг хриплый голос
Сказал в полночной тишине, -
Путь жизни тонок, словно волос,
Лишать его тебя не мне,
Но я когда-то спор затеял
И сел за чёрно-белый стол.
Безумной магией навеян,
Я кровью весь заляпал пол.
На той доске фигуры шахмат
Все были, каждый, в полный рост,
Но знал бы ты, как значит мало
Для них мной утверждённый ГОСТ.
Мне не хватает лишь последней –
Фигуры белого слона,
И вот сейчас в кольце видений
Передо мной стоит она.
Какой иронией пропитан
Был этот страшный, жуткий зверь!
На тот момент — будь проклят титул! –
Я был в отставке офицер.
— Тебя убью, — маньяк продолжил, -
И доиграю до конца.
Довольно ты на свете пожил,
Создание нашего Творца.
— Послушай, друг, — дрожащий голос
Страх выдал в мёртвой тишине;
Так на бескрайнем поле колос
Дрожит и плачет при луне. –
Я, как и ты, играю честно.
Прошу, хотя бы фору дай!
Исход игры мне неизвестен,
Но попаду, надеюсь, в рай.
Не знаю я твоей фигуры,
Мне нужно начинать с нуля,
Но видно по багровой шкуре:
Я шут у трона короля.
Так дай мне по диагонали
Умчаться сквозь проклятый парк!
Как я боялся, вы бы знали!
Я ждал судьбы условный знак,
И он явился. Словно тигр,
Мужчина бросился за мной…
Потом в кошмарах долго снился
Убийца с шахматной доской.
Капают капли,
Цапают цапли,
Тянутся к югу леса.
Всё в мире, как прежде,
И в вечной надежде
Куриц ворует лиса.
Луга зеленеют,
