Полынь и есть, - согласилась старушка. - Та еще крапива. Сколько лет ее терплю!
- Ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней!
- Так она помрет, что ли? А когда?
Я - не старушка, практическую пользу из семеновских речей добывать не стал. А обратил внимание на слова. Так же ни один нормальный человек разговаривать не станет. Стопы достигают преисподней, надо же! И ведь чешет, как по незримой шпаргалке.
Я отошел, зато подошел длиннобородый дедушка. Ему тоже было любопытно послушать. Подрулили еще две бабульки. Семенов прямо-таки соловьем разливался.
- Спаси и сохрани, - сказал старичок. - Всякие безумцы к нам в храм приходят, иных только с полицией и выведешь. Но чтобы "Притчи Соломоновы" - наизусть, без запинки?..
Я - не Семенов, у меня есть мобильный интернет. Я спросил у всемирной паутины про притчи Соломоновы и очень скоро получил ответ. Ответ меня не порадовал. По моей милости Семенов вообразил себя древним иудейским царем, прославленным мудрецом, и пришел проповедовать на набережную.
Где он болтался, воображая себя Одиссеем, я даже догадываться не смел - сия тайна для меня навеки останется покрыта мраком.
Ну, что же, подумал я, сегодня пусть побалуется, на радость бабулькам. А я придумаю что-то другое, нельзя же его оставлять в Соломонах навеки. И, кстати, мой Соломон ведь который уж день не выходит на работу! Чего доброго, выпрут за прогулы - и куда библейскому царю податься?
Я стал вспоминать, кого с семеновской работы знаю. Никого не вспомнил, зато подумал про Арину. Она, конечно, любовью к бывшему супругу не пылает, но заинтересована в алиментах.
Решив, что никуда Семенов с набережной не денется, и даже, может, его тут покормят, я пошел прочь. Нужно было до обеда придумать ему новое имя, да и себе, пожалуй, тоже. Я понимал, что нарушил какие-то порядки в мироздании, что восстановить их могу, лишь снова став Михаилом, но очень уж не хотелось.
Я прекрасно чувствовал себя Владиславом, все было замечательно - если бы ко мне не прицепился покойник. С другой стороны, если вдуматься, у каждого имени - здоровенный багаж из покойников. Как себя ни назови - непременно на каком-то кладбище могильный холмик всколыхнется...
Придумать совершенно новое имя, что ли?
Та-ак, а мобильный интернет на что?
Я выкопал списки совершенно доисторических мужских имен, потом подумал - даже если я назовусь Амфибрахием, из глуби веков может вынырнуть когтистая лапа покойника Амфибрахия. Решение пришло не сразу. Нужно было откопать редкое женское имя и отрубить у него хвост!
И тут я услышал, словно прощальный привет, музыкальную фразу издалека - крошечный кусочек из дуэта Водемона и Иоланты. Не иначе, Владислав прислал...
Я проверил - нет мужского имени Иолант! Нет! Значит, будет!
***
Он открывает канал! Тревога!
Он открывает новый канал! Совсем новый!
Сейчас ведь откроет!
Кто там поблизости? Пора с ним кончать!
Если наверху поймут, что он сильнее Гамаюна...
А Гамаюн это уже по...
Тихо.
Тихо.
Без Гамаюна бизнес сдохнет.
Кто возле набережной, войдите в канал.
Я возле набережной.
Задача ясна?
Знаешь его в лицо?
Да как-то оно...
Хочешь, чтобы он нам весь бизнес порушил?
Если его не убрать, он вообще может договориться с Мастихином!
Мастихин, кажется, нейтрален...
Но у него свой канал связи.
Которым он не пользуется.
Если они договорятся...
Я иду.
Выхожу из канала.
Тихо.
До связи.
***
Иолантик? Ланик? Ланочка? Ланушка?
Ну, как-то же надо с собой разговаривать.
Иолик? Иолочка? Елочка, блин!
Я приручал свое новое имя и брел по набережной невесть куда. Если так брести вверх по течению, можно дойти до Старой Пристани, а там стоит на вечном приколе посудина, в которой устроили ресторанчик. Новое имя нужно обмыть, чтобы хорошо служило.
Ну, не могу я быть Михаилом! С души воротит!
До обеда надо прогуляться, чтобы вернуться на работу с пустой, продутой речным ветром головой.
И тут я увидел, как из переулка выходят на набережную красивые девчонки. Одну я узнал - и мне даже стало стыдно, что, как дурак, целую ночь просидел на подоконнике в ее подъезде. Мало ли как развлекался покойный Владислав? Ну, нравились ему шестнадцатилетние девочки, ну, менял он их, скорее всего, когда им становилось восемнадцать или двадцать. Спал ли он с ними - уже другой вопрос. Может, они покойнику вообще были нужны для творческого вдохновения? Увлекся вон той тоненькой, с распущенными черными волосами...
Динка-челеста... Почему - челеста? Что такое - челеста?
Обрывки знаний, которыми покойник пытался нафаршировать мою голову, таяли.
Вместе с девчонками шел старик. Старика я уже где-то видел. В трамвае? Кажется, да. Чем-то он меня тогда удивил. Я узнал его аккуратную седую бородку. И ничего больше в голове не отозвалось.
С памятью творилось неладное.
Старик не просто шел с девчонками - они его вели. Они не позволяли ему сворачивать ни вправо, ни влево. Когда останавливался - ждали, пока соберется с силами. И ведь нельзя сказать, что он запредельно стар. Скорее, болен.
Они вели старика к тому спуску к реке, где торчал установленный на ступеньках мольберт А за мольбертом сидел...
Кто же этот чудак с восточной внешностью! Я нарочно сбоку зашел, чтобы его получше разглядеть.
Художник, которого я уже давно заприметил, сидел с мольбертом почти у воды и малевал очередное странное лицо.
К мольберту были прислонены листы чего-то, похожего на оргстекло. С одной стороны - замазанные темной краской, из мазков проступали строгие лица с белыми и желтыми бликами на носах и щеках. С другой - чистые и даже блестящие.
Я остановился поодаль, ожидая, что будет дальше.
- Канат Айткулович, вот, мы привели, - сказала белокурая кудрявая девчонка, настоящий одуванчик.
- Спасибо, красавицы.
Художник повернулся к деду, усмехнулся и быстро выдавил на большую доску белую краску из тюбика, смешал ее с капелькой голубой краски, размазал в полосатое пятно. А потом - шлеп, шлеп толстой кистью по мазне!
И я увидел, как на месте прежнего лица возникло другое лицо - тонкое, в длинных морщинах и с седой бородкой. Даже в бровях замерцала седина. Я посмотрел на деда - точно, его брови.
Что сделала кисть? Прилепила к пятну бородку с бровями, и оно вмиг стало лицом. Уму непостижимо.
- Узнал? - спросил деда художник.
- Вроде да.
- Узнал?
- Да они все теперь для меня - на одно лицо.
- Понятно. Будем лечить.
Мне
