Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы

«Юрий Кузнецов:   Очерк творчества» 

Юрий Кузнецов следующим образом характеризует собственное представление о модели мироздания: «Историческое мышление человека разорвано и не улавливает связи начала и конца Формально человек установил эту связь, когда спутники Магеллана обогнули землю и окончили свой путь в начальной точке. Кругосветное путешествие - формальный образ вечного возвращения. Земля кругла - это похоже па ловушку. Как тут не вспомнить Мировое Яйцо и даже старые бесполезные споры, что было раньше: яйцо или курица? По мне курица покамест белок с желтком и сидят в яйце, но как бы яйцо не протухло. Ведь его содержимое давно живет в мертвой системе технической цивилизации.».

Способ мышления поэта является метафорическим. Связь между явлениями определяется на образном уровне: связь начала и конца (причины и следствия) сопоставляется с шарообразностью Земли (шарообразная Земля - шарообразная, замкнутая Вселенная

«шарообразная» модель исторического времени), круглая форма планеты вызывает ассоциации с Мировым Яйцом и со старым спором о «яйце или курице», последний вызывает, в свою очередь, яркий образ яйца, находящегося внутри «мертвой курицы». Антицивилизационный пафос Кузнецова - явление вполне типичное для своего времени. Гораздо интереснее другой аспект приведенного высказывания: критика разорванного исторического мышления человека, противопоставление ему мифологического образа Мирового Яйца. Мышление «историческое» - это мышление рациональное и индивидуальное, оно оказывается бессильным, поскольку оторвано от коллективного мифомышления древности. Итак, поэт выделяет два противостоящих начала: с одной стороны. грандиозную космогонию Мирового Яйца, Мирового Древа; с другой «мертвую систему» технической цивилизации», порождающую «историческое» мышление «однодневок». Конфликт этих двух начал описан не только в эссеистике Кузнецова, но и в его поэзии, причем существуют два различных варианта этого конфликта (рассматривающих его противоположные исходы). Первый из этих вариантов описан в стихотворении «Атомная сказка»:

Это стихотворение получило очень большую известность (вероятно, потому что было созвучно типичным «экологическим» устремлениям своего времени, по, заметим, что оно было совсем не типичным для самого Юрия Кузнецова). Представление о явлении «старины» (допустим, о мифе пли сказке) как о жертве неуклонного «прогресса» не только шло в русле пассеистических настроений общества, но полемически отталкивалось от ряда достаточно безусловных явлений: от многочисленных переделок сказок «на новый лад», получивших распространение в театре и кинематографе шестидесятых годов, а также от вполне конкретного стихотворения А. Вознесенского «Монолог биолога», откуда Кузнецовым был взят и полемически переосмыслен образ самодовольного экспериментатора. Это стихотворение также посвящено проблеме отсутствия контакта между двумя реальностями - древней или новейшей (вообще проблема оборванного контакта, отсутствия связи, непонимании занимает значительное место в творчестве Кузнецова - достаточно вспомнить такие стихотворения, как «Стук», «Связь», «Что говорю? О чем толкую?"). Древняя реальность связана с ритуальным действом, при помощи которого возможно совершение волшебства (превращение лягушки в царевну). Эта реальность может быть определена понятием «мифо-реальность». Мифо-реальность - мир, существующий в пространстве мифа и живущий не по законам физической реальности, а по законам мифа. К примеру, единорог не существует в реальности, но существует в мифо-реальности.

В зависимости от взглядов человека существуют различные варианты соотношения физической реальности и мифо-реальности. Рационалисты считают, что мифо-реальность вторична и является человеческим допущением (фактически, что она не существует). Иррационалисты (к  примеру, Юрий Кузнецов) признают первичность и объективность существования мифо-реальности.

Но язык древности навсегда утрачен. На смену ему приходит новейший язык, разрушающий чудесную сущность, пришедшую из древних  времен. Значение жестов в этих языках прямо противоположны: ритуал в одном полностью соответствует антиритуалу в другом. Поэтому новый Иванушка совершает уничтожение царевны-лягушки. Таким образом, Кузнецов выводит читателя на мысль, что современный мир пользуется анти-языком, языком сатаны. Стихотворение Кузнецова - реакция по поводу технического метода постижения реальности, умерщвляющего эту реальность в итоге. Однако стихотворение не отображает всей полноты мировоззрения Кузнецова. Это связано с тем, что мифо-реальность здесь абстрагирована, превращена в пассивную жертву смертоносного метода; стремление Кузнецова высказаться против этого метода привело к тому, что он превратил живую мифо-реальность в знак мифо-реальности. Это стихотворение - аллегория, плакат, не выражающий действительного представления поэта о соотношении мира и цивилизации. В действительности для него мифо-реальность менее всего похожа на беззащитную Царевну-лягушку, позволяющую проводить над собой научные опыты:

(«Грибы»)

В принципе, еще не известно, кто у Кузнецова ставит опыты и над кем: человек над мифом или миф над человеком. Второй вариант конфликта между мифом и цивилизацией (являющийся более типичным для поэзии Кузнецова, чем первый) описан в стихотворении «Змеиные травы»:

Косная обыденность) («не-мифо-реальность»), описываемая Кузнецовым, самодостаточна (и уверена в собственной самодостаточности). «Поезд обычного класса» везет пассажиров «обычного класса» (а именно: «бумаги в пыли» - поэт создает сновидение из неожиданного сочетания двух привычных впечатлении: городской пыли и скучных бумаг). Но внезапно эта тусклая, рутинная, повседневная реальность неожиданно для себя подвергается партизанскому набегу другой, волшебной реальности. Поезд сходит на рельсы (на «змеиные спины»), ведущие в другое измерение. Это измерение существует вне конкретных географических координат нашего четырехмерного мира («змеиные травы» бесполезно искать в какой-либо конкретной местности, это незнакомая местность, то есть местность, неведомая никому из смертных). Оно нематериально, это пространство сознания (автор не уточняет, какого именно: коллективного пли индивидуального). Однако, попадая в него, поезд не теряет своей материальности, он сохраняет способность издавать конкретный и отчетливый гудок.

Возможно, что «змеиное пространство» не менее   самодостаточно и рутинно,   чем   пространство  человеческое   (во  всяком   случае, одинаково   фантастичны   как   «змеиные  травы»,     увиденные пассажирами, так и «гудок», вдруг раздающийся «среди мысли»; для  «змеиного мира», мира сознания появление поезда является такой же фантастикой, как для нашего мира - его исчезновение). Волшебно не существование «того» пли «этого» измерении, волшебно их неожиданное сопряжение. Здесь сознательно употребляется слово «волшебно», поскольку фантастическое стихотворение Кузнецова не научно-фантастично; способ реализации чуда (сопряжения двух несопрягающихся измерений) намеренно взят автором из сферы мифа (а не из сферы науки). Поэт не заботится об обосновании перехода объекта    из одного измерения в другое с точки зрения законов материального мира. Поезд оказался в другом мире потому, что навстречу ему ползли змеи; разгадка возникновения чуда кроется в слове «змеи», ведь это - сакральные существа, стало быть, они могли стать проводниками в новое измерение.  В стихотворении «Змеиные травы» миф доказывает свою реальность и могущество, совершая  своеобразное  мгновенное  «замыкание»  между  двумя мирами.   При этом  не-мифо-реальность,  живущая не по законам мифа,  но по рациональным законам мироздания, уничтожается. Так   происходит   «прорыв   в   неизвестное».   Подобная   схема соотношения двух миров встречается в целом ряде стихотворений Кузнецова (назовем самые известные из них - «Родство», «Снег», «Из земли  в час вечерний, тревожный...»).   Интересно,   что в литературе двадцатого века  существует  ряд   произведений, написанных  задолго до  Кузнецова,   в  основе  которых  лежит достаточно  сходная  система  соотношения   миров.   Например, мифологическая поэзия Вячеслава Иванова.