Лазурный час, топазы небосвода,
Неясный бег и превращенья туч,
Закат недвижен, странен и горюч,
На завтра собирается погода.
Навстречу странник. Тихие глаза,
Одежда порвана, худые руки.
Остановился. Медленные звуки
Печальной речи. Плачут небеса.
Их скорбь цветет в сияньи нашей муки
И тают в воздух наши голоса.
Янв. 1933
Ты говорила мне: «Немного лет
Пройдет и ты ко мне приедешь тоже.
Такой же добрый, на стихи похожий,
Немножко сумасшедший и – поэт.
И ты не должен огорчаться, нет;
Ты будешь там стихи писать. Ну что же...
А под окошком розы в день погожий
И небо милое и тихий свет.
А, может быть, у нас детеныш будет,
Мне так всегда хотелось. Вот и все.
Кто любит, тот ведь верит, а не судит».
Ушли тяжелые года и что
Прошло тогда, то тихо и мертво,
И только горький страх ту память будит.
Янв. 1933
Хочу человеком я быть
Державин
На людной площади полезно увидать
Глухую муть страстей и голос полудикий,
Чтоб рассудить потом о точности великой,
С какою мир себя нас учит понимать.
О, эти призраки, живые, как видать,
Как говорить о них, о смерти их безликой,
Торчащей тут и там зловещею уликой,
Пожарище страстей – как их еще назвать.
И ты один из них над той же бурной бездной
И знаешь, что и ты несешь ужасный знак,
Которым метит времени полет железный,
И что они тебя читают точно так,
Как ты читаешь их; что через серый мрак –
Кто скажет, что тебе сияет голос звездный.
Февр. 1933
Лежит широкий холм, как дивный зверь преданий.
Он грузно на бок лег и лапы подвернул,
Вздохнул глубоко и недвижным сном уснул
В воздушной ясности недвижном океане.
Пушистым сумраком огнистое перо
Над ним парит, горя на синеве заката,
И красным золотом и пышной тьмой объято,
Так сильно, пристально, цветисто и легко.
А к северу идет томительным покоем
Почти бесцветная, бледнея, тишина –
Узорчатый покой, он расцвечен егда,
Едва цветет, едва закатом беспокоим.
Сент. 1934
(Этна пылает)
Я тебя не увижу,
Но из сумрака – не дыша...
Исчезает призрак закатный,
Дней задумчивая душа,
Тихий, звонкоустый, невозвратный,
Как Гомеровская строка.
Грозный сумрак сокрушен,
Слава кличет перед нами,
Над развалинами града
Реет медленный орел.
Вот он на берег ступил, мужественный и грозный,
Сладко шумит за ним пенистая струя.
Сумрак ложится невинно и робко,
Нежно звучали, едва расцветая, уста,
Трепетный стан скользнул
И мелькнули гибкие руки.
Гений уснувших страстей распахнул темноту.
Ставень качнулся, запел и ушел.
Очи ты хочешь мне сжечь,
Мои звезднобездонные очи!
Плещет пламенем река
Посреди полей Аида,
Невозможна и черна,
Бурным пламенем одета.
Лавой дышит вулкан огнеустый,
Дымный над ним стоит, золотясь, туман,
Грозно бушует гора, громадною грудой,
Дымом и молнией скрывая потрясенную высь.
Мирные воды и скалы! – к ним
Медленно пламя плывет.
Солнцем вторым – луна.
Скал раскаленных обломки
Пляшут в глухой тишине
Над кратером страшным.
Синяя тьма, серебро. Золотая порфира.
Светлые очи сияют и нежат уста.
Ты в великой тишине
Говоришь, как призрак мира,
Сердце разрывает мне
Переполненная лира.
Дек. 1935
Идем. Пошли. Встают холмы,
Пустыня, сосны, озеро,
Крутые беркута круги
И берег темно-розовый.
Я где-то видел эту тишь,
Сосновый сумрак ветренный,
И изумрудный мой камыш,
И тот ковыль серебряный.
Как просто дышит вышина,
А небом сине-огненным
Блестит сухих степей душа,
Раскалена, не согнута.
Над серым серебром горчит,
Полынь лениво светится,
А жаворонок говорит
И в воздух чистый мечется.
И в каждой звездочке цветка,
В крылах, кругом стрекочущих –
Горит душа, полна огня
От этих дней рокочущих,
От изумрудной тишины,
От шири аметистовой.
Ну вот. Садись и отдохни.
Рисуй. Пиши. Насвистывай.
Июль 1937
Я различаю: Тютчева пыланье
Волнуется в полуденном лесу;
Воздушных струй живое колыханье
Томит и манит. Дай – я унесу.
Омоюсь им. И встану в дальней сини,
Как призрак чистой пропасти небес –
Прозрачный пыл зияющей пустыни,
Который появился – и исчез,
Как радуги стыдливая громада,
Обмана вспыхнувшее торжество! –
За ним клубится серой розой ада
Угрюмых туч взлохмаченное дно...
Вот он каков, огонь воспоминанья.
Покойся, Тютчев, в пылкой вышине,
Как бы ее блаженное рыданье
Раздавшись в пламенной голубизне.
Окт. 1937
Уютный корень был могуч,
Утес сосны так крут,
Он, хвоей скользкою колюч,
Усаживал... вот тут;
Он в переливчатой тиши,
Застывши, как волна,
Опаловые огоньки
Перебирал едва –
И в лунный сонный светопад
Роняя сердце нас –
Он лился, пел, и плыл, и гас –
И тих – и нем – и рад!...
Поникла в синих кружевах
Серебряная сонь,
Блаженствуя в ночных слезах –
Томительный огонь –
И вдруг... пронизывает мел
Неверной темнотой
Ты разорвала тишину
Стремительной чертой
Затрепетала – понеслась –
Вот новый круг крутой! –
И в сердце яростно впилась,
И в тьму ушла со мной:
Вся от неистовства дрожа –
Цвет одиноких нег –
Летучей мыши скользкий бег
Через узор лучей –
Туманно-лунной бледноты,
Обманчиво-глухой –
Почти приманчивой (как ты)
Обманывающей, словно ты! –
Жестокой и чужой (как ты) –
Чертовски-нежной и глухой,
Задумчивой и злой.
1949
В. К.
Давай сойдем с ума! – ты будешь речкой,
А я – глухим столетним бором... Нет,
Давай я буду облачком закатным,
Зеленовато-розовым, а ты
Затеплишься вечернею звездою,
Пронзая чистый и лазурный сон
Свой <так!> стрелою пристально-чудесной.
И ночь войдет. Огромная – как мир!
И с ней исчезну я. А ты, блистая,
Пойдешь по своду чудному ее
Среди подруг бесчисленно-далеких,
Едва лия таинственную нежность
И сладостную сеть воспоминаний.
Иль, может быть, я буду трелью дальней
Пастушьего рожка, в тиши, под вечер –
А ты... овечкой. Оторвешься, глянешь
Туда, где вечер мчит мои лады –
Простые, неискусные, живые,
Как очи материнской простоты,
Участливой и счастливой заботы.
Ресницы опустились. Тишина
В сиянии забывчивой улыбки –
Как будто знала, помнила, ждала.
И дождалась – и так легко вздохнула,
Так улыбнулась, словно это сон,
А не любовь живая и простая.
Идем, мой друг! как ясен темный свод,
Сияющий блаженством и покоем,
Узором звезд, великой тишиной,
Лампадами возлюбленного мира...
А мы здесь просто дети, мы – пылинки,
Мелькающие в легкой чистоте
Его великих дум... мы арабески,
Как легкий миг, как шутка, как улыбка.
Ты, милый друг, останешься в душе,
Как этот тихий миг, когда перо
С небрежной нежностью наносит здесь
Твой образ сладостный, твой милый вздох,
Твой легкий шаг и тихое касанье.
Опояшет ночь город мертвый,
Розовый потухнет закат,
Ветра всклокоченная морда
Сунется в рукав.
(Тень оглашается злобой пугливой,
В грязный шарф подбородок уйдет,
Как расставленными крепко ногами
Свистнет жилистая пятерня).
По полям, перекусывая стыки,
Рассвистываясь под семафор,
Понесется великой походкой
Быстрокрикий дымящий вор.
(И рука на лету поймает
Позабытое с детства «дышу» -
Громада сквозь ночь прошагает
Вскинув в плечи находку свою).
Он уносит легонькое тело,
