Соберись. Просто соберись.
Я бегу к кухонной раковине, отодвигаю в сторону отмокающий в воде котелок, открываю кран и брызгаю себе на лицо холодной водой, отчасти чтобы протрезветь, отчасти проверить, что я не сплю. Затем, едва удерживая бутылку и фужеры кончиками пальцев, следую за Алисой наверх.
Алисы еще нет в моей комнате, поэтому я кидаюсь к раковине, очень быстро чищу зубы, прислушиваясь, не раздаются ли ее шаги на лестнице, чтобы она не застукала меня за этим занятием и не вообразила, что я все воспринял как должное. Услышав, что она идет по коридору, я быстро споласкиваю рот, сплевываю, затем выключаю верхний свет, непринужденно устраиваюсь на кровати и жду.
– Та-та-та-та!
Она стоит в дверях, раскинув руки, как будто получила «Оскара», но я не могу понять, на что мне полагается смотреть. Может, на ее груди? Надеясь на чудо, я воображаю, что она, наверное, надела какое-то особое белье, потом замечаю папиросную бумагу в одной ее руке и целлофановый пакетик в другой.
– Что это такое?
– Дурь, чувак. У-летная дурь. Мы не можем раскумарить ее на первом этаже – у Майкла нюх, как у ищейки. А здесь мой богемный папочка не бывает. – Она хватает книгу Ричарда Скэрри «Мир профессий и ремесел» [63]и начинает скручивать на ней косячок.
– А твоя мама что скажет?
– А, мама как раз мне травку и подгоняет – берет ее у одного скользкого типа в деревне. Что я могу сказать? Домохозяйка-развалина! Ей же надо чем-то заполнять дни. А травка крутая. Крута-а-а-а-ая-крутая! – Боже мой, она еще и говорит с вест-индийским акцентом, и мне впервые не по себе рядом с ней. – Просто ломовой ганджубас, братишка, а-а-а-а-а-атличная травка…
Пожалуйста, Алиса, прекрати… Но она уже прикурила и глубоко затягивается, держит дым в легких, закатив глаза, затем вытягивает губы дудочкой и выпускает дым в сторону лампы с бумажным абажуром, а я размышляю, является ли марихуана афродизиаком.
Алиса смотрит на меня одним ленивым глазом, затем предлагает косячок, словно бросая вызов. Что ж, это и есть вызов.
– Твоя очередь, Брай.
– На самом деле, Алиса, я, наверное, не смогу.
– Почему это? Разве ты не хочешь улететь, Брай?
Это почему-то жутко веселит ее, и, пока она колотится в припадке хохота головой о спинку кровати, я говорю:
– Нет, я бы хотел, просто так и не научился курить, даже табак. У меня ничего не выйдет, я не удержу дым в легких, а лишь закашляюсь и все выпущу.
Курение как раз входило в список вещей, которыми я намеревался заняться в университете (этот список включал также: прочитать «Дон Кихота», отрастить бороду и научиться играть на альтовом саксофоне), но руки пока до этого не дошли.
– Странный ты все-таки, а, Брайан Джексон? – говорит Алиса, неожиданно переходя на очень серьезный тон. – Как ты можешь не курить! Вот у меня курить получается лучше всего. Или все-таки есть одна вещь, которая у меня еще лучше получается… – говорит она, подмигивая вторым ленивым глазом. Нет, марихуана обязательно должна быть афродизиаком. – Отлично, тогда попробуем что-то более провоцирующее. Но сначала – немного музыки.
И она, пошатываясь, идет к тяжелому угловатому магнитофону, который слушала еще в детстве – вот, на нем даже написано фломастером «Алиса», – роется в ящике старого стола, вытаскивает какую-то кассету, вставляет ее в магнитофон и нажимает на «воспроизведение». Поет, насколько я помню, Брайан Кант, «A Froggy Went a Courtin’».
– О боже, какая ностальгия! – кричит Алиса. – Эта песня и есть мое детство. Я, блин, эту песню люблю и обожаю! А ты? Ладно, садитесь сюда, молодой человек, и сидите прямо…
Мы сидим на кровати на коленях друг против друга, и она привстает и наклоняется ко мне так, что наши лица разделяет лишь пара дюймов.
– Так, положи руки вот сюда… – она берет меня за запястья и убирает мои руки за спину, – и вытяни губы вперед, вот так.
Ее рот всего лишь в паре дюймов от меня, я чувствую сладость соевого соуса и имбиря в ее дыхании. Затем она сдавливает мои щеки с двух сторон, изобразив у меня на лице рыбью гримасу.
Лягушонок на свидание пошел, и ему удалось…
– То, что вас сейчас ожидает, мистер Брайан Джексон, называется паровозик, и это не то, что ты подумал, пошляк. Я сейчас вдую тебе дым прямо в рот, а ты должен его глубоко вдохнуть и держать в легких и не кашлять, понятно? Я запрещаю! Ты будешь держать дым в легких столько, сколько это физически возможно, и только потом выдохнешь. Ясно?
– А как же.
– Тогда ладно. Поехали!
Алиса обхватывает косяк губами, делает глубокую затяжку, затем улыбается, поднимает бровь, словно спрашивает: «Готов?», на что я киваю, мол, да, готов. Она подносит свои губы прямо к моим, так, что их разделяет всего несколько сантиметров, нет, миллиметров, нет, даже этого зазора нет, они касаются моих, и тут она выдувает дым, а я втягиваю его – единственное действие, которое естественно возможно в таких условиях, и мне хочется, чтобы этот момент длился вечно.
Лягушонок на свидание пошел, и ему удалось…
Пистолет свой и шпагу на боку он принес,
Лягушонок на свидание пошел, и ему удалось, ага…
Наконец, когда мои легкие вот-вот готовы взорваться, я выдыхаю, а Алиса усаживается и спрашивает:
– Что скажешь?
Когда ко мне возвращается способность говорить, я выдавливаю:
– Отлично!
– Что-нибудь чувствуешь?
– Не очень.
– Хочешь, еще раз пыхну?
О боже, да, Алиса, ты еще спрашиваешь! Больше всего на свете…
– Да-да, конечно.
– Ты уверен? Это очень крепкая травка.
– Поверь мне, Алиса, все будет нормально. Я справлюсь.
Когда я снова прихожу в себя, Алисы уже нет, я лежу под одеялом, а лягушонок все еще идет на свидание – кассета на автореверсе. Я понятия не имею, сколько был в отключке, поэтому тыкаю в кнопку «стоп» и смотрю на свой дорожный будильник. Полвторого. Меня вдруг начинает мучить страшная жажда, но, слава богу, у моей кровати стоит полбутылки живительного красного вина, так что я сажусь и выпиваю вино почти до дна. Потом проверяю, не стащила ли Алиса с меня штаны перед тем, как уложить спать, вижу, что не стащила, но я слишком обдолбанный, чтобы радоваться или огорчаться из-за этого.
Кроме того, я слишком занят мыслями о еде. Даже кабачки кажутся чертовски привлекательными. Я еще никогда в жизни не был так голоден. Затем – слава небесам – вспоминаю, что являюсь счастливым обладателем Холодного Мяса, спасибо тебе, мамочка. Я копаюсь в чемодане, извлекаю из него сверток в фольге, отрываю полоску сала от вареного бекона и засовываю в рот постное мясо. Ой, как вкусно, только чего-то не хватает. Хлеба. Мне нужно сделать бутерброд. Мне нужен хлеб.
Ходьба дается мне гораздо сложнее, чем обычно, а подъем наверх кажется почти невозможным. Не хочу включать свет, но здесь действительно темень такая, что хоть глаз выколи, поэтому, держась за стены по обеим сторонам от меня, я семеню вдоль по коридору, затем спускаюсь по лестнице на кухню. Время тянется бесконечно, и кажется, что путешествие занимает несколько дней, но я наконец достигаю места назначения и начинаю выполнять задачу, требующую немалых физических затрат, – откромсать себе два ломтя домашнего хлеба из непросеянной муки. Наградой за этот нелегкий труд становится бутерброд, который по размеру, весу и твердости напоминает кирпич, но мне наплевать, потому что в нем есть Холодное Мясо. Я сажусь за стол и сначала наливаю себе немного молока и отпиваю, чтобы хлеб не скрипел на зубах, как песок, но молоко скисло и створожилось, и я уже собираюсь бежать к раковине выплевывать молоко, но тут щелкает выключатель, загорается свет на лестнице, и я слышу скрип шагов на ступеньках.
Наверное, это Алиса! Возможно, мы можем начать с того, на чем остановились. Но это не Алиса. Это миссис Харбинсон. Роза. Голая Роза. Я глотаю прокисшее молоко.
Естественно, мне нужно сразу же сказать что-нибудь ненавязчивое, простое и несексуальное, типа: «Привет, Роза!», но от дури и вина меня немного плющит и колбасит, да и не хочется, чтобы голая женщина визжала при виде меня в два часа ночи, поэтому я просто сижу очень тихо и жду, пока она уйдет. Роза открывает дверцу холодильника, затем нагибается, и яркий свет из холодильника и наклон делают ее совершенно голой. При ближайшем рассмотрении оказывается, что на ней пара толстых серых носков, отчего ее нагота кажется естественной и здоровой, как мюсли, как карандашный рисунок из книги «Радость секса», и я, несмотря на свое обдолбанное состояние, всерьез задумываюсь над тем, есть ли такое слово «лобковость». Что она там ищет? И почему так долго? Наверное, она «неплохо-выглядит-для-своего-возраста», но я никогда не видел полностью обнаженной женщины, по крайней мере не в жизни и не всю сразу. Так, отдельные кусочки то там, то сям, но ни одной из них не было больше девятнадцати, поэтому в этом вопросе я не спец. И все же я полагаю, что ситуация не лишена некоего банального эротизма, хотя и слегка смягченного куском окорока температуры человеческого тела, который лежит у меня на колене. Внезапно меня охватывает страх, что Роза учует мясо, и я пытаюсь потихоньку завернуть его в фольгу. В результате раздается хруст, который эхом разносится по кухне, подобно раскату грома.
