– Боже мой! Брайан!
– Здрасьте, миссис Харбинсон! – весело бросаю я, ожидая, что Роза прикроет наготу руками, но ее это не очень-то волнует: она просто непринужденно берет в руки кухонное полотенце Национального треста [64], наматывает его вокруг пояса и придерживает на боку как саронг. Я невольно читаю слово, которое написано вдоль ее бедра, – Сиссингхерст [65].
– Дорогой мой, надеюсь, я тебя не очень шокировала, – говорит она.
– Да нет, не очень.
– Все равно я уверена, что ты видел сотни голых женщин.
– Должен вас разочаровать, миссис Харбинсон.
– Я уже говорила тебе, называй меня Розой. От этого «миссис Харбинсон» я чувствую себя такой старой!
Следует небольшая пауза, и я, порывшись в памяти в поисках фразы, которая лишит ситуацию всей неловкости и дискомфорта, нахожу идеальное решение.
Я говорю с американским акцентом:
– Вы что, хотите соблазнить меня, миссис Харбинсон?
Чего это я сказал?..
– Извини, не поняла?
Только не вздумай повторять…
– Вы что, хотите соблазнить меня, миссис Харбинсон?
Быстрее, объясняй, объясняй…
– Ну, знаете, как миссис Робинсон? – поясняю я.
Роза удивленно хлопает глазами:
– А кто такая миссис Робинсон?
– Это цитата. Из «Выпускника» [66].
– Знаешь, что я скажу тебе, Брайан, у меня и в мыслях не было соблазнять тебя…
– Знаю-знаю, я и не хочу, чтобы вы меня соблазняли…
– Ну ладно, вот и хорошо…
– Только я не хотел сказать, что не нахожу вас привлекательной…
– Извини, что ты сказал?
– Какого черта тут происходит? – раздается чей-то голос, и на ступенях появляется еще одна фигура с мускулистыми ногами и грудью колесом – это мускулистые голые ноги и грудь колесом мистера Харбинсона, который широкими шагами спускается к нам. В руках он сжимает нечто, на первый взгляд похожее на сложенный зонтик, но при ближайшем рассмотрении это оказывается членом. Теперь я вообще не знаю, куда смотреть. Если не смотреть на гениталии Розы, то мой взгляд упирается прямо в гениталии мистера Харбинсона, и в кухне вдруг становится трудно найти место без гениталий, поэтому в конце концов я выбираю точку над кухонной плитой и сосредотачиваюсь, сосредотачиваюсь, сосредотачиваюсь.
– Ничего не происходит, Майкл. Я просто спустилась чего-нибудь попить, а Брайан сидел здесь, вот и все…
Почему у нее такой виноватый голос? Она что, смерти моей желает?
– И о чем же вы говорили?
Боже мой, он слышал меня. Я – покойник.
– Ни о чем! Просто Брайан заставил меня подпрыгнуть, вот и все…
Мистера Харбинсона и его член это, похоже, не убедило, и я понимаю, что на самом деле он не прикрывает свой пенис рукой, а держит его, и на какое-то мгновение меня охватывает иррациональный страх, что мистер Харбинсон меня им ударит.
– Это останется между нами, правда? Роза, марш в спальню!
И он с грохотом уносится вверх по лестнице, держа в руках свой сложенный зонтик. Роза, несомненно глубоко смущенная, берет в руки цветастый виниловый передник, висящий на крючке рядом с плитой, и, надувшись, надевает его, а я тем временем сметаю мясные улики со стола в фольгу и засовываю сверток в ящик для ножей.
Наконец она подходит к столу и шипит:
– Думаю, для всех будет лучше, если никто из нас больше не будет об этом вспоминать, хорошо, Брайан?
– Хорошо, но я все же хочу сказать, что действительно просто цитировал…
– Давай забудем об этом, ладно? Сделаем вид, что этого не было… – Она вглядывается в мое лицо: – Брайан, с тобой все в порядке?
– Естественно!
– Ты какой-то серый.
– А, это мой нормальный цвет, Роза!
Она смотрит на стакан, стоящий передо мной.
– Это что, молоко?
– Угу.
– Ты его уже выпил?
– Боюсь, что да, Роза.
– Я бы тоже выпила, Брайан.
– Извините, – говорю я, пока она тянется к стакану, – я бы на вашем месте не стал его пить!
– Это еще почему?
– Оно скисло, свернулось, оно просто отвратительное…
Роза берет стакан свернувшегося молока, нюхает его, отхлебывает и, глядя на меня с нескрываемым презрением, говорит:
– Это же соевое молоко, Брайан.
Блэкберд-коттедж взрывается истерическим смехом – жутким сумасшедшим хохотом, смехом какого-то жалкого испорченного ребенка, и мне требуется некоторое время, чтобы понять, что этот смех – мой собственный.
Когда я просыпаюсь на следующее утро, как всегда, проходит три секунды между осознанием мучительного стыда и вспоминанием о его причине. Я издаю стон – неподдельный стон вслух, как если бы кто-то только что наступил мне на грудь. Смотрю на будильник. Уже полдвенадцатого, а я чувствую себя так, словно выхожу из комы.
Какое-то время просто лежу, пытаясь найти лучший способ выйти из создавшегося положения. Ну, самый лучший способ – покончить жизнь самоубийством; другой влечет за собой бесконечное раболепство, унижения и самобичевание, так что я начинаю одеваться, чтобы приступить к решению проблемы, но тут раздается стук в дверь.
Это Алиса, и выглядит она мрачно, как ей и положено. Знает ли она о том, что ее голая мать вообразила себе, что я попытался соблазнить ее?
– Привет, спящая красавица, – шепчет Алиса.
– Алиса, ты знаешь, мне так стыдно за вчерашний вечер…
– Да все в порядке, ничего страшного, забудь об этом… – (Она явно ничего не знает.) – Послушай, Брайан, тут кое-что произошло, и мне нужно ехать в Борнмут… – Она садится на край кровати с таким видом, будто вот-вот расплачется.
– Господи, а что случилось?
– Это бабушка Харбинсон… Она упала с лестницы вчера поздно вечером и попала в больницу с переломом бедра, теперь нам нужно съездить навестить ее.
– Боже мой, Алиса…
– Мама с папой уже уехали, и мне тоже нужно ехать, поэтому я боюсь, что с Новым годом ничего не получится.
– Ничего страшного. Сейчас я узнаю расписание…
– Я уже сделала это. Поезд в Лондон уходит через сорок пять минут. Я тебя подброшу до станции. Договорились?
И я начинаю собирать вещи, заталкивая книги и одежду в сумку так, словно объявили экстренную эвакуацию, и через десять минут мы сидим в «лендровере», и Алиса ведет машину. Она выглядит за рулем крошечной, как кукла Синди за рулем джипа Экшн-мэна. За ночь снег превратился в грязно-серую кашу, а едем мы, пожалуй, слишком уж быстро, что добавляет напряженности в и без того непростую ситуацию.
– У меня ужасно болит голова, – начинаю я.
– У меня тоже, – отвечает она.
За окнами проносится еще двести ярдов сельской дороги.
– Вчера ночью столкнулся на кухне с твоими родителями, – мимоходом замечаю я.
– Что ты говоришь!
Еще двести ярдов.
– Они тебе ничего об этом не рассказывали?
– Да нет, в общем-то. Нет. А что, должны были?
– Да нет, я так, просто…
Похоже, пронесло. Я если и не рад, что бабуля Харбинсон свалилась с лестницы, то явно благодарен ей, что она прикрыла мое отступление.
Мы приезжаем на станцию за пятнадцать минут до прихода поезда, и Алиса помогает мне донести сумку до пустой платформы.
– Мне так жаль, что ты не сможешь остаться на Новый год.
– Ладно, все в порядке. Передавай бабушке Харбинсон, что я ее люблю. – Господи, что я несу, я же ни разу не видел старушку. – И мне стыдно за то, что перебрал вчера вечером.
– Не стоит извиняться, все нормально. Слушай, ты не обидишься, если я не буду вместе с тобой дожидаться поезда? Мне действительно пора ехать… – Мы обнимаемся, но не целуемся, и она уходит.
Я приезжаю домой примерно к пяти часам и сам открываю дверь. Мама, одетая в спортивный костюм, лежит на диване в гостиной и смотрит передачу «Блокбастеры» на полную громкость, удерживая на животе пепельницу, а перед ней на кофейном столике стоит коробка конфет «Кволити-стрит» и бутылка кофейного ликера. Когда я вхожу в комнату, она вскакивает и засовывает бутылку под подушку, затем понимает, что оставила фужер на столике, и пытается скрыть его, обхватив обеими руками, словно это кружечка с какао или еще что-то в этом роде.
– Ты рано вернулся!
– Да, мама, я знаю…
«Я выбираю „Ф“, Боб…»
– А что произошло?
– Бабушка Алисы сломала бедро.
– Как это произошло?
– Я столкнул ее с лестницы.
– Нет, на самом деле.
– Понятия не имею, мам.
«Какой химический элемент на „Ф“ используется как основная составляющая для производства спичек?»
– Бедняжка. Она поправится?
– Откуда мне знать? Я же не главврач, правда? Фосфор.
«Верно».
– Что? – удивляется мама.
– Телик! – взрываюсь я.
«Я выбираю „X“, Боб…»
– Что-то случилось, Брай?
– Ничего не случилось.
«Какое слово на „X“…»
– Ты что, поссорился со своей деву…
