— Полюбуйся, мать, кого вырастила! — гремел Родион Михайлович, налегая плечом на хлипкую дверь. — Прихлебатель! Я тебе покажу большого начальника, сукин ты сын! Я счас тебе растолкую, что такое демократия! Счас тебе будет неудобно на одном месте сидеть!
«Прихлебатель», уткнувшись в полотенце, заливался горькими слезами.
Валька уже ушел в школу, Галина застирывала во дворе скатерть, а Родион Михайлович вое еще смотрел на себя в зеркало.
— Может, и вправду, шляпу надо купить, а, Галя? — спросил он, выходя во двор.
— Конечно надо, Родя, — ответила жена.
Шишкин вставил ногу в стремя, легко вскочил в седло и разобрал поводья. Жеребец блестел и лоснился на солнце.
— Ну, я на работу поехал, — Шишкин нагнулся, поцеловал жену и выехал за калитку.
Вечером, после рабочего дня, Родион Михайлович сидел у себя дома, в своем кабинете, за письменным столом, обложенный справочниками, книгами, бумагами, графиками, докладными и счетами. Что-то шептал, откладывал на счетах, записывал в тетрадку и делал отметку на графике.
— Родя! — крикнула из соседней комнаты жена. — По телевизору передача интересная!
— Про что? — отозвался Шишкин, отрываясь от цифр.
— Оперу «Дон Карлос» из Ла Скалы транслируют!
— Сделай погромче! — сказал Шишкин и опять уткнулся в цифры.
Галина и Валентин сидели около телевизора и внимательно слушали оперу. На самом интересном месте, когда король Филипп собирался казнить Дон Карлоса, свет в доме погас.
— Что такое? — испуганно спросила Галина.
— Не знаю, — раздался в темноте голос мужа. — Во всем поселке не горит…
Шишкин ругнулся, в коридоре что-то загрохотало, и Родион Михайлович выбежал на улицу.
Среди полной темноты, на площади, сверкая иллюминацией, крутилась карусель.
Около нее стоял электрик и вытирал замазанные маслом руки.
— Во зараза! — с восхищением говорил он, глядя на карусель.
— Что стряслось-то? — спросил запыхавшийся Шишкин.
— Починил! — сказал довольный электрик.
— Ну, а света-то почему нет? — раздраженно спросил Шишкин.
— Правильно! Ее, если на полную катушку врубить, она нашу энергию всю на себя берет! Сразу все гаснет, — объяснил с воодушевлением электрик. — Мощный аттракцион!
Шишкин молча смотрел на крутившуюся карусель. Медленно проплывали перед ним медведи, жирафы, зебры, верблюды и другие животные.
— Где ее отключают?
Электрик показал на рубильник на открытом электрощите.
Шишкин дернул за рубильник. Карусель остановилась.
— Замок где?
Электрик протянул огромный амбарный замок. Шишкин повесил замок на электрощит, повернул два раза ключ, вытащил его, размахнулся и со злостью швырнул ключ куда-то далеко в темноту.
Молча пошел с площади.
— Родион Михайлович! — крикнул ему вдогонку после некоторого молчания электрик. — Сейчас… это… темно. А утром я найду. Ладно?
— Ладно, — буркнул Шишкин.
Семья продолжала смотреть телевизор. Дон Карлос пел прощальную арию. Галина молча взглянула на вошедшего мужа.
Тот постоял, послушал оперу, погладил сына по голове и пошел к себе в кабинет.
День был прохладный, пасмурный. Шишкин — в шляпе, новом костюме, в новых ботинках и с букетом цветов в руках — стоял на вокзале. Рядом с ним находился Петряков, тоже с цветами.
Поезд уже подходил к перрону.
— Кого встречаем-то, Родион Михайлович? — недоумевал завотделом культуры.
— Ценный специалист приезжает. Учительница музыки.
Дверь тамбура- открылась, и на перрон вышла Ирина.
Пока Шишкин неловко целовал ее в щеку, вручал цветы и представлял ей Петрякова, носильщики выгрузили чемоданы — шесть штук.
— Ого! — удивился Шишкин, с трудом приподнимая один. — Что у вас тут?
— Книги. Ноты, — улыбнулась Ирина. — А рояль вот не привезла.
— Сейчас по пути купим, — пообещал Шишкин.
В машине Ирина сидела сзади, рядом с Шишкиным, а завотделом культуры впереди с шофером.
— Вот это собор четырнадцатого века, — показывал Шишкин в окно. — Памятник старины. Взят под охрану. Правильно?
Ирина кивнула, оглядываясь на собор.
— А куда вы меня везете?
— У меня для вас квартира подготовлена, — с довольным видом сказал Шишкин.
— Вы просто волшебник, Родя!
— А как же! — засиял Шишкин. — Умеем кадры ценить.
— Нет квартиры, Родион Михайлович, — смущенно сказал Петряков.
— Куда ж она делась? — удивился Шишкин.
— Вчера молодые врачи приехали. Муж с женой. Их и вселили. Вы не предупреждали, Родион Михайлович!
Шофер притормозил.
— Куда теперь? — спросил он.
— Ко мне домой.
Родион Михайлович открыл ключом дверь, и Петряков с шофером внесли с прихожую Ирины чемоданы.
— Располагайтесь, пожалуйста, как дома, — сказал Шишкин. — Хозяйничайте. Вечером увидимся.
— Приходи скорей, — сказала Ира и погладила Шишкина по щеке.
Тот довольно улыбнулся.
И все, кроме Ирины, ушли.
Учительница музыки распахнула застекленную дверь в столовую, вошла, огляделась по-хозяйски. Кругом было чисто, уютно.
Ирина поправила стул, передвинула безделушки на серванте, одну повертела в руках и спрятала в ящик.
Принесла из прихожей чемодан, вытащила из него кипу книг и стала расставлять на свободные места в книжном шкафу.
Вдруг дверь в столовую открылась и вошла Галина.
— Здравствуйте, — в недоумении сказала она. — Вы как сюда попали?
— Я к Родиону Михайловичу приехала, — сказала учительница музыки. — А вы кто такая?
— Я его жена.
— Жена? — упавшим голосом сказала Ира. — А что же он мне не сказал?.. А как же я?..
Совещания, которые устраивал Шишкин, были необычные. Во-первых, короткие, во-вторых, прямо на месте событий, где требовалось в данную минуту принимать решение.
Шишкин сидел на бревне около длинного нового свинарника в колхозе «Буревестник». Колхоз был не то что передовой, но крепкий. Порядок здесь был. И Шишкин цепким глазом оглядывая постройки, не мог ни к чему придраться. Вот он и сидел, покусывая травинку, слушал больше, чем говорил.
Рядом, на бревнах, примостились председатели соседних колхозов. Все те, кто сидел когда-то вместе с Шишкиным по разным заседаниям, совещаниям, приемным. Друг друга все знали. Новичок здесь был только один — бывший молодой агроном колхоза «Волна революции», а теперь председатель этого колхоза, Михаил Фокин. Он держался пока в тени, скромничал.
Перед мужиками валялось несколько корыт. Ничего сложного в них не было — обыкновенные корыта, сваренные из труб. Корыта — свиней кормить.
Но из-за них-то и разгорелся сыр-бор.
— Цена материала — два с полтиной за погонный метр, — объяснял председатель «Буревестника» Захаров. — Ну, за работу сколько тут можно взять?
— Какая тут работа? — сказал кто-то из председателей. — Копейки…
— Ну, накидываю еще столько же! — сказал Захаров. — Хотя уже грабеж!
— Грабеж…
— А с нас они берут по полета рублей! Посчитали — в семь с половиной тысяч нам эти корыта обошлись!
Кто-то присвистнул.
— Наглецы, — сказал Шишкин, выплевывая травинку. — Другого слова нет.
— И ведь это не шабашники какие-нибудь! А государственная организация! Спецмехколонна! Ну, что делать? Родион Михайлович?
— Судиться надо, — подал голос молодой председатель Михаил Фокин.
Шишкин с интересом взглянул на него.
— Как же ты с ними будешь судиться? Ты же сам бывший председатель, Михалыч! — жалобно сказал Захаров. — В следующий раз они вообще фигу покажут. А у нас никаких материалов. Мы ж от них в полной зависимости…
— Вот они и обдирают нас как липку..» И попробуй пикнуть!
Шишкин смотрел вдаль, только поигрывал желваками. На косогоре, за околицей стоял художник с этюдником, писал картину.
— Кто такой? — спросил Шишкин у Захарова.
— Студент. Живописец. Приехал тут к родне погостить. Как встанет, так и стоит до вечера, — махнул рукой Захаров. — Только непохоже рисует.
Шишкин поднялся и пошел к художнику. Подошел, посмотрел на картину. Картина ему понравилась, хотя и была необычна. Смелое сочетание красок, уверенные линии, сочный мазок. Ничего похожего на то, что было изображено на картине, кругом не было. Хотя Шишкин и посмотрел по сторонам несколько раз. Однако в картине настроение было. Красота была. Любовь к этим местам — тоже.
— Здравствуйте. Не помешал?
Художник покачал головой.
— Непохоже. Но вещь интересная, — сказал с уважением Шишкин. Он уважал в людях талант.
Художник только хмыкнул.
— У меня есть к вам предложение, — начал Шишкин.
И начал уговаривать художника. Что он ему там говорил, председатели не слышали. Художник сначала не соглашался. Но Шишкину трудно было отказать. Во всяком случае, вернулся повеселевший. Но взглянул на корыта и снова расстроился.