— Исходя из своей кривой, они и планируют нам свое задание?
— Планируют, — согласился Матвеев.
— А у нас-то возможности совсем другие! — сказал Шишкин. — Нам-то при нынешнем положении не до жиру, быть бы живу.
— Это верно… — сказал Матвеев.
— Как до причины докопался — гора с плеч! — с облегчением тихо сказал Шишкин.
— А чего ты радуешься, Родион Михайлович? — спросил Матвеев.
— Ну, теперь же все понятно! Не выполним мы их задание!
— Не выполним? — помолчав, спросил Матвеев.
Шишкин тоже помолчал, посмотрел на инструктора и спросил:
— Ты чего ваньку валяешь, Матвеев?
— А ты чего? — спросил Матвеев.
— Что-то я не понимаю… — сказал Шишкин.
— Коли не понимаешь, так — спрашивай. А то объяснять сразу взялся! Откуда у у них эта кривая взялась? — ткнул пальцем Матвеев в график.
— Откуда?
Сколько у нас по мясу в самом деле вышло? — спросил Матвеев.
— Семьдесят четыре процента, — ответил Шишкин, посмотрев на свой график.
— А отрапортовали?
— Сто и восемь, — ответил Шишкин, взглянув на кривую, идущую вверх.
— А по молоку?
— Восемьдесят девять.
— А доложили?
— Сто один и шесть, — ответил Шишкин.
— Вот и получается — кривая вверх прет!
— Это же недоразумение! — сказал Шишкин. — Надо срочно ввести в курс область!
— Не надо, — сказал Матвеев. — Она в курсе.
— Выходит, я один не в курсе? — помолчав, спросил Шишкин.
— Ты не расстраивайся, Родион Михайлович, — сказал Матвеев. — У тебя колхоз был отдаленный. Тебя и не стали в курс вводить. Чтобы не нервничал, значит.
— Спасибо. С вами из отдаленного колхоза можно в отдаленные места попасть, — сказал Шишкин. — Объясни: кому эта липа нужна?
— А кому охота строгача за невыполнение планов получать? Поэтому расчет у прежнего руководства был такой: до конца года, мол, поднатужимся и ликвидируем отставание… Тем более, что область обещала помочь. А сейчас — отрапортуем авансом.
— Авансом?
— Авансом.
— Авансы давать — дело нехитрое. Наобещать с три короба можно, — взъярился было Шишкин, но потом опомнился. — А вот кто теперь эту кашу будет расхлебывать, а? — сказал он.
— Тебе придется. Больше некому. — Вздохнув, Матвеев вышел.
Шишкин молча сидел в прежней неудобной позе. В углу кабинета, около окна, за большим мольбертом стоял молодой художник. И писал портрет Шишкина.
— Неудобно как:то… — кашлянув, сказал Шишкин.
— Голова затекает?
— Да нет. Неловко… Тут люди ходят. А я — в позе…
— Это с непривычки.
— Может, вы все-таки сначала наглядной агитацией займетесь?
— А мы как договорились? Сначала портрет, а потом наглядная агитация, — пробормотал художник, всматриваясь в Шишкина.
— А нельзя вместо себя заместителя посадить?
— Нельзя.
— Почему?
— У вас лицо колоритное, — пробормотал художник. — На флибустьера похожи.
— Понятно, — вздохнул Шишкин, нажал на селектор и сказал: — Света! Соедини меня с областью.
И опять каждый занялся своим делом.
На дверях класса висело объявление: «Прием в музыкальную школу. Прослушивание в 10 часов утра»,
— Ох, Галина Андреевна, — сказала мать Максима Копанцова. — Я так волнуюсь. Вы не можете себе представить. Говорят, она у вас останавливалась, эта пианистка. Вы уж замолвите за нас словечко. Знаете, этот столичный снобизм…
— Конечно, скажу, — великодушно пообещала Галина Андреевна. — Я-то и ни чуточки не сомневаюсь.
Все матери столпились перед дверью, за которой шло прослушивание.
— Мы Валю уже второй год по самоучителю на аккордеоне учим, — объяснила Галина.
— Аккордеон — это хорошо, — вздохнула Копанцова. — А вот пианино — проблема: куда его ставить?
Дверь открылась, и вышли Валька с Максимом.
— Ну, как?! — бросились к ним матери.
— Порядок, — коротко ответил Максим и стал раздеваться.
— Порядок, — так же коротко ответил Валька и тоже стал раздеваться.
— Вы куда? — заволновались матери.
— На секцию опаздываем.
И мальчишки, сунув одежду матерям, скрылись за соседней дверью, откуда доносились звуки ударов и японские выкрики.
В этот момент вошла Ирина с небольшим списком в руках.
— Авдеева Маша, Борисов Юра, Синицына Анжела, Копанцов Максим… — и она прочла еще с десяток фамилий. Шишкина среди них не было.
— Вот! — сказала Копанцова в восторге. — Куда теперь ставить пиаиино?
— Галина Андреевна! — Ирина подошла к Шишкиной. — Не нашла я у него слуха. Искала, искала — нету. Ну, нисколечко, абсолютно, поверьте мне…
— Жалко. Родя расстроится, — сухо сказала Галя, повернулась и пошла прочь.
Художник продолжал писать портрет.
В кабинете у Шишкина сидела теперь высокая старуха в очках.
— Вот они и говорят мне: продавай, мать, дом, будешь при нас жить. Я и продала, дура старая, а деньги им с Лапшиными девками переслала, а они теперь отрекаются, дескать, не получили.
— А может, эти Лапшины и не передавали ничего?
— Как не передавали! Племянницы они мне, девки совестливые. Дак я книжку видела сберегательную: все три тыщи как одну копеечку прикарманил, черт длинноносый!
— К прокурору надо идти. Эго подсудное дело… — мрачно сказал Шишкин.
— Батюшки мои, да нетто я с родной дочерью судиться буду? Срам-то какой! Нет, ты уж сам, родимый, разберись. Зачем ты тут поставленный? Тебе власть дадена — нас защищать, — упрямо сказала старуха.
Родион Михайлович поднялся и сказал старухе:
— Посиди тут, Матрена Ивановна.
И вышел. Старуха с подозрением посмотрела на художника.
В кабинет вошла секретарша, держа поднос с чаем и сахаром, поставила его перед старухой.
…Шишкин стоял в соседнем кабинете у своего заместителя Матвеева.
— Не советую тебе, Родион Михайлович, в это влезать. Семья, сам знаешь, — дело темное. Поди тут разбери, кто прав, кто виноват. А старуха и соврет — недорого возьмет. А не врет — на это органы юстиции есть. Это их дело, а не наше с тобой.
— Наше дело спокойно смотреть, как старого человека обирают? Не хочет она судиться, пойми! — Шишкин направился к двери.
Матвеев усмехнулся.
— Ты кто, Родион Михайлович, председатель райисполкома или всех скорбящих утешитель? В чем твоя работа?
— Чтоб людей не обижали — это тоже моя работа, — твердо ответил Шишкин. — И, может быть, самая главная…
Вернувшись в свой кабинет, Шишкин обнаружил там неожиданных гостей. Кроме художника и старухи, здесь сидели еще пять человек. Трое были хорошо одеты. Все улыбались.
— Люди из Рима! — радостно сообщил Петряков. — Вот, к нам в гости!
— Шишкин, — натянуто улыбаясь, протянул руку Шишкин. — Почему раньше не сообщили? — тихо спросил он завотделом культуры.
— Да они как снег на голову, — шепотом ответил Петряков. — На волков приехали охотиться.
— На волков?
— Джузеппе Гарди, — представил парень-переводчик молодого блондина. — Вице-президент фирмы «Везуччи».
Шишкин пожал руку вице-президенту.
— Франческо Пикколи. Депутат парламента.
Депутат был брюнет с хитрыми живыми глазками.
— Эдуардо Фарони. Мэр города Феминаморта.
Мэр оказался скромно одетым бородачом.
В это время в кабинет ворвалась Галина Шишкина.
— Родя! Вальку в музыкальную школу не приняли. Сказали, что слуха нет!
— Кто сказал?
— Твоя учительница!
— Супруга, — представил жену Шишкин.
Три итальянца по очереди поцеловали
Галине руку. Та опешила.
— Извини, Родя, — шепотом сказала она. — Я не знала…
— Дамы и господа! Друзья! Товарищи! — сказал Шишкин. — Мы, конечно, рады приветствовать на нашей родной земле представителей солнечной Италии!
Итальянцы заулыбались, когда переводчик перевел им этот текст.
— Они как — сыты?
Итальянцы покачали головами.
— Они с дороги, — объяснил переводчик.
— Понятно. Петряков! Займись гостями.
Я отлучусь. Ненадолго… Пойдем, Матрена Ивановна.
Надвинув кепку на лоб, Шишкин быстро шагал по главной улице райцентра.
— Зять-то дома?
— Дома, дома, — кивала Матрена Ивановна, еле поспевая за ним.
Свернули в переулок. Открыли калитку. Шишкин быстро взбежал по ступенькам, передвинул кепку на затылок, огляделся.
— Стой тут, Матрена Ивановна. И никого не пускай.
Старуха испуганно кивнула.
Шишкин вошел в дом. Сначала была тишина, потом раздался крик, звон посуды, шум. Потом опять наступила тишина.
Поправляя пиджак, Шишкин появился на крыльце. Надвинул снова кепку на лоб и направился к калитке. За ним выскочил испуганный, злой, тяжело дышащий зять.
— Мамаша! — сказал он. — Я пошутил! Ну, у меня ваши деньги. У меня! На сберкнижке лежат!
