Подъехала коляска, из которой вышел Александр I в сопровождении генерал-адъютанта Волконского. Вошел в дом…
…Скромный будуар Елизаветы Алексеевны. Заглядывает горничная.
— Его Величество спрашивает разрешения зайти.
Елизавета — она вышивала — отложила работу и кинулась навстречу Александру.
Всякая чопорность, церемонность исчезли между супругами. Они встретились нежно и сердечно, как два простых любящих человека. Той же сердечностью отмечено все их поведение: они пользуются каждой возможностью, чтобы поцеловаться, обняться, погладить, просто коснуться друг друга.
— Я нарвал тебе по дороге прекрасных цветов, — говорит Александр, — но они завяли.
— А полевые цветы вообще быстро вянут. Разве ты не знал?
— Что я вообще знаю о природе? Я никогда не был в лесу, только в парках. Я никогда не был на лугу, в поле, в роще, лишь в царскосельских садах. Но, хоть я без цветов, все же привез тебе маленький подарок.
Он достает старинную, выложенную полудрагоценными крымскими камнями: сердоликами, топазами, черными агатами — коробочку.
— Какая прелесть! Это что-то очень, очень старинное.
— Вилие — он же завзятый коллекционер — утверждает, что эта коробочка с корабля Одиссея.
— Почему Одиссея?
— Считается, что Одиссей, странствуя, побывал в Крыму. У Воронцова хранится лопасть древнегреческого весла… Мне надо привести себя в порядок с дороги. Ты приглашаешь меня к ужину?..
— А можно к перловой каше добавить что-нибудь вкусное?..
…Елизавета и Александр ужинают в уютной столовой.
— Тебя что-то тяготит? — спрашивает Елизавета. — Поездка в Крым была неудачной?
— Она была такой, какой только и могла быть. Парады, разводы, маневры, стрельбища, ужины, офицерское фанфаронство и двуличность. Воронцов — провинциальный Октавиан Август. У него даже был свой Овидий для травли — неугомонный Пушкин. Балы, пиры, приемы, интриги, романы, наушничество, кляузы, воробьиные страсти. Как хорошо, что мы не поехали в Крым.
— Здесь чудно!.. Самые счастливые дни в моей жизни. Когда ты здесь. Но ты уехал, и стало ужасно пусто.
Александр встал и поцеловал жене руку, поцеловал ее губы и глаза.
— Будем благодарны судьбе за то, что она нам дала.
Слышится осторожный стук в дверь.
Вошел князь Волконский, явно чем-то взволнованный. Просит почтительным поклоном извинения у императрицы и что-то шепчет на ухо Александру. И тот — при всем своем хваленом самообладании — меняется в лице.
— Прости меня, родная, неожиданное и срочное дело…
Оба мужчины спешат к двери и не видят, какой мукой исказилось безмерно счастливое еще минуту назад лицо женщины…
Александр и Волконский уселись в карету. Покатили.
— Когда это случилось? — спросил Александр.
— Сегодня. Около четырех пополудни.
— Каким образом?
— Наиглупейшим. Фельдъегерь Мамонов гнал, как оглашенный, бричку, наехал на камень, опрокинулся, ему размозжило голову.
— Он давно служит?
— С полгода. Его прислали из Оренбурга. Сорвиголова, пьяница и бабник. Доездился.
— Надо обеспечить его семью.
— Они еще в Оренбурге. К похоронам не успеют. Но все будет сделано как надо.
— Его сумку осмотрели?
— Да. Ничего важного. Обычная рутина…
Карета подъехала к госпиталю. Александр и Волконский спустились в морг.
На оцинкованном столе лежало большое тело, прикрытое простыней. Помощник прозектора отдернул простыню, открыв искалеченную голову и верхнюю половину туловища.
Александр несколько секунд вглядывался в покойника.
— Бедный человек!.. Хирургам придется потрудиться, чтобы привести его в порядок.
— Лейб-медик Вилие уже собрал опытную команду…
…Площадь в Таганроге. Кучки людей окружают афишные тумбы и фонарные столбы, на которых вывешены листки бюллетеней о состоянии здоровья государя-императора. Какой-то грамотей читает по складам: «За ми-нув-шую ночь в здо-ро-вье государя-императора насту-пи-ло рез-кое у-худ-ше-ние…»
…Дворец. Покои Елизаветы Алексеевны. Заходит Волконский.
— Ваше Величество, государь соборовался. Он в полном сознании, но конец может наступить в любую минуту. Государь желает видеть вас.
Елизавета Алексеевна молча встает, прямая и стройная, она твердой походкой идет за Волконским в спальню мужа.
На мгновение приоткрывается дверь спальни; мелькнула подушка и бледное лицо государя.
Люди в комнате: Волконский, лейб-медик Вилие, его помощник, адъютант и двое слуг замерли, как неживые, боясь малейшим движением, шумом нарушить таинство происходящего за дверью, где лежал умирающий.
Где-то вдалеке напольные часы отбили четверть.
Дверь отворилась. Елизавета Алексеевна с сухими, будто незрячими глазами вышла из спальни. Сделала несколько шагов и, словно вспомнив, произнесла:
— Император преставился…
…Траурный звон стоит над Таганрогом. Черным крепом увиты колонны дворца.
В церквах идет заупокойная служба. Толпы прихожан молились об успокоении души новопреставленного раба Божьего Александра…
…Городская застава. Смена стражи. Тот, который отдежурил, спрашивает сменщика:
— Ну, как там, отправили тело?
— Какое тело? — не понял тот.
— Ты что — местный или просто дурак? Тело почившего в Бозе императора Александра.
— Так бы и говорил! Тело! Это у тебя и у меня — тело. А тут августейшие останки, балда! Траурный кортеж, — явно гордясь нахватанными словами, разливался стражник, — покинул город сразу после поминальной службы.
— А государыня? Вот небось убивалась, бедная!
— Государыни в соборе не было. Занемогла, — важно сказал стражник. — Она посля выедет.
— Ну дела! Жил, жил человек и вдруг помер. Давай тяпнем на помин души. У меня вроде чегой-то во фляжке плескалось.
Они глотнули поочередно из горлышка и закусили рукавом. После чего сменный стражник отправился восвояси.
Когда он ушел, сменщик достал свою фляжку и основательно приложился. Потопав ногами и похлопав в ладони, чтобы разогнать обогащенную сивухой кровь по организму, стражник хотел что-то спеть, но спохватился, что день траурный.
Месяц скрылся в облаках, тьма сгустилась, и все пространство странно затихло, словно обеззвучилось. И в мертвой этой тишине очень гулки показались приближающиеся шаги.
— Стой! — крикнул стражник. — Кто идет?
Ответа не последовало, но в темноте долгим сгустком, уплотнением непрогляди вырисовалась высокая фигура человека.
— Ты что — глухой? Стой, тебе говорят!
Человек продолжал идти. На нем было надето что-то длинное, узкое, бесформенное, что можно было принять за монашескую рясу и за саван.
— Стой! — завизжал стражник. — Стрелять буду! — и щелкнул затвором.
Человек подошел вплотную, вскинул голову, приложил палец к губам, погрозил кулаком и миновал шлагбаум. Звякнуло ружье, стражник потерял сознание…
…Сенатская площадь.
Море человеческих голов. И сливающиеся в единый могучий крик вопли тысячи глоток:
— Хотим Константина и жену его Конституцию!..
— Константина!..
— Конституцию!..
— Констан!..
Крик оборвался разрывом пушечного ядра. Новый царь Николай I достойно отметил вступление на престол — начиненными шрапнелью ядрами по столичным свои подданным…
…Посреди церкви на невысоком помосте стоял закрытый гроб. Кругом расположились члены августейшей семьи во главе с Николаем и его женой, а также ближние к покойному государю люди: Волконский, Аракчеев, несколько свитских генералов, два-три сановника, сзади держались придворные медики.
— А где же Елизавета Алексеевна? — обратился почт-директор Булгаков к стоящему рядом министру внутренних дел Кочубею.
— Она выехала позже и, как говорят, занедужила в дороге, — обстоятельно ответил Кочубей.
Гроб открыли. Первым подошел Николай. Он поглядел на почти черное лицо покойного с провалившимися глазницами, деревянно наклонился и поцеловал его руку.
Одни за другими подходили родственники усопшего, совершали положенный ритуал, потом высшие чины; Аракчеев, глянув на покойника, разрыдался, ему стало плохо.
Торжественно появилась императрица-мать. Отстранив помощь сына и статс-дамы, она твердой походкой подошла к гробу.
— Я его хорошо узнаю: это сын мой, — произнесла она звучным, отчетливым голосом. — Мой дорогой Александр. О, как он похудел!
— Звучит, будто свидетельское показание, — шепнул самый болтливый человек в Москве Булгаков Виктору Кочубею. — А не голос скорби.
— Императрица слишком потрясена, — с присущей ему осмотрительностью отозвался министр.
Гроб закрыли, гулко стучали молотки. Опознание было закончено. Все потянулись к выходу.
