Оказавшись во дворе, он прислонился к помойному ящику, его вырвало…
Александр возвращается во дворец. По его виду никак не скажешь о пережитом потрясении.
Флигель-адъютант, не скрывая радостной улыбки, ибо знает, что новость доставит радость императору, докладывает:
— Ваше Величество, вас ждет гость!
Александр удивленно, распахнул дверь маленькой гостиной. Навстречу ему шагнул высокий, статный господин, с красивым, гордым лицом и чуть тронутыми сединой каштановыми волосами.
— Боже мой, Адам! Вот сюрприз так сюрприз! Порывисто обнимает князя Чарторыйского, тот отвечает чуть скованно.
— Надолго к нам?
— Нет, государь. Я тут ходатаем за одного невинно осужденного.
— Адам, прошу вас, в память старой дружбы называйте меня Александр. Я почти отвык от своего имени.
— Это трудно… — тихо сказал Чарторыйский.
— Вы сердитесь на меня? Конечно, кому же, как не князю Чарторыйскому быть вице-королем Польши. Но, Адам, я не так самовластен, как думают многие, в том числе вы. Дать Польше конституцию, а вице-королем — патриота из патриотов князя Чарторыйского — это вызвать взрыв. Выкуп за конституцию — вот ничтожный, хроменький человечишко, которому я отдал принадлежащее вам по праву место. Все равно вы истинный глава Польского королевства.
— А ваш брат Константин?
Александр вздохнул.
— Он останется в Варшаве. Я знаю о всех его безобразиях, но в управление он не вмешивается.
— Неужто все так плохо? — участливо спросил Чарторыйский.
— Как ни плохо, — улыбнулся Александр, — считайте, что ваше ходатайство за невинно осужденного увенчалось успехом. Это я еще могу.
— Спасибо, Александр, — сердечно сказал Чарторыйский.
— Вы помните слова мадам де Сталь: государственный строй России — это деспотизм, умиряемый цареубийством. Я вспоминаю их каждый день.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Ввести парламентский строй или покрыть всю Россию виселицами? Последнее куда проще. Только не для меня, Адам.
— Боже мой! А как прекрасно все начиналось! «Молодые друзья», где они?
— Вы остались верны идеалам, но ваше сердце отдано Польше. Милый и честный Строганов умер. Виктор Кочубей — отменный министр внутренних дел, все тот же ясный ум и малороссийская уклончивость, и никаких иллюзий. Новосильцев, сами знаете, правая рука Константина, умен, жесток и всегда пьян. Забудем о них.
— А вы сами, Александр?..
— Что я?.. Просто счастливый случай. Хватит о грустном. Сделайте меня счастливым, Адам, подарите мне день молодости.
— Увы, я слишком стар для этого.
— Вы старше меня всего на семь лет. А выглядите куда моложе. Я не предлагаю вам никаких безумств. Мне просто хочется вернуть пережитое.
— Я не могу вам отказать… Александр.
— Отлично! Мы ужинаем сегодня у Елизаветы Алексеевны.
Чарторыйский вспыхнул.
— Захочет ли Ее Величество видеть меня?
— Это моя забота. Значит, договорились?..
…Гостиная Елизаветы Алексеевны. Хозяйка, несколько увядшая, хотя все еще красивая какой-то тонкой, тающей красотой женщина, встречает входящих гостей. Впереди Александр с цветами, за ним Чарторыйский.
— Добрый вечер, дорогая! — Александр целует жене руку. — Смотри, кого я привел.
Он делает шаг в сторону. Томительная пауза. Бывшие любовники не смеют взглянуть друг на друга. Словно не замечая их замешательства, Александр ставит цветы в вазу. Как и полагается женщине, Елизавета первой берет себя в руки.
— Добро пожаловать, князь. Сколько лет, сколько зим.
Подает ему руку, он почтительно целует. Александр достает из ведерка бутылку «Клико». Хлопает пробка. Пенная струя разлита по бокалам.
— За встречу через жизнь! — провозглашает Александр. Он залпом осушает бокал, остальные едва притронулись к вину.
Старенькое фортепиано привлекает взгляд Александра.
— Боже мой, я подарил его тебе на свадьбу. Где ты отыскала это старье?
Садится к инструменту, бравурно играет «Марсельезу», напевая:
Алон занфан де ля патри!..
— Как это бодрит! И до чего жалкий гимн сочинил Руже де Лиль в мою честь в Париже. В искусстве нельзя фальшивить.
— В жизни тоже, — прошептала Елизавета так тихо, что, похоже, никто не услышал.
Входит лакей:
— Кушать подано!
Александр сделал озабоченное лицо.
— Ужинайте, мои дорогие. Я вынужден вас покинуть.
— Я думала, ты подаришь мне этот вечер, — упавшим голосом сказала Елизавета.
— Увы, бедный русский царь не располагает даже своим временем. — И Александр откланялся со всеми знаками уважения к жене и дружбы — к Чарторыйскому…
Александр сбегает вниз, садится в кабриолет и бросает груму:
— К Нарышкиным!..
…Елизавета и Чарторыйский за столом. Они не притронулись к еде.
— Зачем ему это надо? — хмуро и печально спросил Чарторыйский.
— Он, видимо, решил вернуться к своей пассии, — задумчиво сказала Елизавета. — И для куража создал знакомую ситуацию.
Чарторыйский внимательно посмотрел на нее.
— Вы очень умны, мадам.
— Я всегда одна. Мне ничего другого не остается, как думать и… умнеть. — Это прозвучало очень женственно. Елизавета на миг словно вся высветилась изнутри.
— Вы все так же безбожно очаровательны, — вздохнул Чарторыйский. — Но могу я говорить с вами вполне откровенно?
— Вы, конечно, можете, но отвечу ли я вам тем же — не знаю.
— Что ж, попробуем. Зачем он нас сводил? Тогда, в молодости?
— Как ни странно, это было доброе в нем. Мы начали с любви. Ах, как мы любили друг друга! Затем у нас родились дочери. И одна за другой умерли. Мне кажется, он не простил мне этого, хотя никакой вины моей не было. Я стала ему в тягость. И тут появилась красавица Нарышкина. Он влюбился страстно. Но меня жалел. Он никого так не ценил, никем так не восторгался, как вами, и сделал мне воистину царский подарок.
— Но вы же любили его?
— Да… И вас… немножко. Не сердитесь на откровенность. Вы правда мне очень, очень помогли.
— Чем же все это кончилось?
— Вашим отъездом. Его разрывом с Нарышкиной. Она обманывала его со смазливым мальчишкой, флигель-адъютантом Гагариным. Александр сослал его в какой-то захудалый полк.
— Как не похоже это на Александра.
— Его оскорбили. И он далеко не так отходчив, как кажется. Ко мне он так и не вернулся.
— Но, кажется, вернулся к той?
— Не знаю… Время лечит и не такие раны.
— Вы не находите, что он стал странен? Говорлив. Рассеян. Возбужден. И как будто все время озирается.
— Он несчастлив. Я это знаю, но ничего не могу поделать.
— И все-таки берегите его… мадам… — Чарторыйский поклонился и встал.
Елизавета Алексеевна тоже поднялась. Внезапно Чарторыйский в страстном порыве прижал ее к груди.
— Князь, опомнитесь! Вы же рыцарь!..
Чарторыйский тут же отпустил ее.
— Я польский рыцарь, мадам. А если есть хоть тень шанса, поляк обязан им воспользоваться. Не ради себя — ради дамы.
— Я ценю вашу любезность, князь. Прощайте, Адам, чует мое сердце, мы больше не увидимся.
— Вы лучшая женщина на свете. И это говорит не поляк, а человек, навсегда околдованный проклятым очарованием вашей страны…
…Александр подкатил к дому Нарышкиных. Сквозь зашторенное окно будуара пробивался свет, остальные окна были темны. Александр спрыгнул на землю и отпустил грума.
— Завтра в шесть!
Зацокали копыта.
Александр поднялся на крыльцо, дернул ручку колокольчика. Дверь отворилась не так быстро, как надо бы, и почему-то вместо чопорного швейцара предстала перепуганная горничная Нарышкиной.
— Ах! — только и сказала она, сделав попытку захлопнуть дверь.
— Ты что — не узнала меня? — спросил Александр, потеснив горничную.
— Г-господина Нарышкина нет дома, — залепетала горничная. — И сегодня не будет.
— Вот и хорошо! — засмеялся Александр. — Но госпожа дома, я видел свет в будуаре.
— Ах, туда нельзя! — вконец растерялась горничная. — Госпожа нездорова.
— А я ее вылечу, — все еще пребывая в отменном расположении духа, сказал Александр и шагнул к лестнице.
— Нет! — вскричала горничная, раскинув руки. — Я вас не пущу!
— Ты повредилась в уме, бедняжка? Забыла, с кем говоришь?
Горничная опустилась на колени.
— Умоляю вас, Ваше Величество! Туда нельзя!.. Не надо!.. О, Господи, что ж это будет?
Наконец-то до Александра дошла горькая правда. К чести его, он сразу овладел собой.
— Так кто же у госпожи? Скажи, не бойся. Тебе ничего не будет.
— Государь, увольте! Меня прогонят!
— Говори. — Этот негромкий голос, случалось, перекрывал шум битвы.
— Князь Гагарин из Опочки прискакал. — Девушка заплакала.
