— Так что вдовы и сироты не пострадали, — ядовито уточнил Старков.
Она не обратила внимания на его интонацию.
— Слава Богу, нет. А свои средства я передала приюту для брошенных детей и небольшому женскому монастырю.
— Неплохие у вас средства!
— Были. Я не прибедняюсь. Но мы вовсе не такие богачи, как может показаться.
— Вам ли жаловаться! — сказал Старков и осекся, вдруг сообразив, что гражданское негодование едва ли уместно, когда оно обращено к вдове убитого им человека.
— Я не жалуюсь. Просто объясняю наши обстоятельства. Люди очень плохо знают жизнь друг друга и не стараются узнать. Милее самому придумать.
— Но вы же не станете утверждать, что все Романовы только и знают, что заниматься благотворительностью, — запальчиво сказал Старков.
— Нет, не стану, — ответила она мягко. — Люди все разные. Романовы в том числе.
— Богатые люди разные, а бедняки все одинаковы.
— Я… я не понимаю, — растерянно проговорила Мария Александровна.
— Беднякам не на что и незачем иметь свое лицо. Не до жиру, быть бы живу.
— Думаю, вы не правы. Человеческий пейзаж во всех слоях разнообразен. Но мне, конечно, трудно судить. — Она вдруг спохватилась. — Засиделась я. Мне давно пора к моим… другим мальчикам… Не сердитесь. Иногда мне кажется, что вы тоже мой мальчик, которому я сейчас больше нужна. Хотя и там не сладко. Кирилл Михайлович был замечательный отец — строгий, требовательный и по-умному заботливый. Он хотел сделать из них настоящих мужчин. Не знаю, справлюсь ли я. Но доброе семя заложено… Скажите без ломанья, чего бы вам хотелось?
— Ничего, — отрубил Старков, которому не понравилось ее сюсюканье над детьми.
Пока они говорили, откуда-то — не слишком издалека — доносились глухие, мерные удары. Видимо, что-то изменилось в атмосфере, и удары стали громче, звучнее.
— Какой утомительный аккомпанемент! — досадливо бросила Мария Александровна.
— Виселицу сколачивают, — невозмутимо произнес Старков. В глазах ее отразился ужас.
— Нет! Нет!.. — Она зажала уши. — Какая виселица?.. Тупой административный раж!..
Старков насмешливо улыбался, пуская голубые кольца дыма.
— Идемте отсюда!
— Не могу, — посмеивался Старков. — Мне положено полчаса дышать воздухом.
— Это бог весть что!.. — металась Мария Александровна. — Я скажу коменданту!..
— Внимание! — поднял палец Старков. — Княжеское слово уже подействовало.
Мария Александровна убрала руки с ушей — действительно, удары топора прекратились. Она несколько мгновений молчала, переводя дыхание. Затем к ней вернулось обычное доброе расположение духа.
— Что вы скажете о фруктах? — спросила она.
— Не люблю.
— Что-нибудь сладкое?
— В рот не беру.
— Вино?.. Наверное, запрещено?
— Я не пью.
— Книги?
— Я пишу свою книгу… в голове.
— А не хотите на бумаге?
— Нет. К перу меня сроду не тянуло.
— Чем же вы жили?
— Тем же, ради чего умираю…
Она сделала протестующий жест, который Старков оставил без внимания.
— …Своим единственным поступком, который вам мерзок.
— Я этого не говорила, — сказала она истово. — Он мне ужасен, это другое… Вы человек своей идеи, своей правды, как Кирилл — своей. Я вашей правды не принимаю, но уважаю характер. Ладно, скажите быстро свое желание.
— Кувшин ледяной воды утром.
— Зачем?
— Я привык окатываться холодной водой. Хорошо бодрит.
— Какой вы молодец! — восхитилась она. — Сколько в вас жизненной силы. Вам жить и жить!..
…Через наплыв, будто продолжается вчерашний разговор, возникает камера и наши герои в привычной позиции: Мария Александровна вяжет, а Старков курит, лежа на койке.
— Я все думала над вашими вчерашними словами, — говорит Мария Александровна, — что у вас никого не было. Почему жизнь так немилостива к вам? Разве может быть молодость без любви?
— Очевидно, может.
— Вы обманываете меня. Не хотите говорить. Никогда не поверю, чтобы такой молодой, красивый, сильный человек ни разу не обнял девушку.
— Ах, вот вы о чем!.. Вы это называете любовью?..
…Воскресное гулянье на реке. Невдалеке виднеются кирпичные строения маслобойной фабрички. С противоположной стороны к речной луговине подступает густой смешанный лес.
Фабричные девушки водят хороводы, украсив головы венками полевых цветов, другие, лежа на траве, поют:
Ночь темна-темнешенька,
В доме тишина;
Я сижу младешенька
С вечера одна.
В стороне с брошюрой в руке пристроился на пеньке Старков. Он делает вид, что весь ушел в чтение, а сам нет-нет взглянет на веселящихся фабричных.
К нему подошла девушка, востролицая, из тех хожалочек, о которых говорят: оторви да брось.
— Чего киснете, молодой человек?
Старков оглядел ее снизу вверх — от загорелых, исцарапанных травой ног до пшеничных кудрей.
— Книжку учу.
— От книжек голова болит, — засмеялась девушка. — А вам не хотится в рощу пройтится?
Будто нехотя, он поднялся, отряхнул брюки, сунул брошюру под ремень. Они пошли к роще…
…Лесная тропка. Садится солнце, заливая стволы берез своим пожарным светом. Вверху еще светится небо, а в западках, балках, буераках копится тьма. Девушка повисла на Старкове. Он деревянно смотрит вперед.
— Так и будем глину месть? — спросила девушка.
Старков беспомощно огляделся.
Она схватила его за рубашку и потащила прочь от тропинки. С размаху упала на груду палой листвы у подножия клена. Старков упал рядом с ней.
— Ну, чего же ты? — сказала девушка.
— А чего?
— Чего не целуешь?
— А как?
— Брезгуешь? — Девушка сделала попытку встать.
Он схватил ее за руку и вернул на место.
— Да не брезгую, — зашептал пересохшим ртом. — Не умею. Понимаешь ты, не умею!
— Ладно врать-то! — сказала она недоверчиво, но с оттенком ласки. — Чтоб такой красивый парень не умел?.. Признайся, сколько девушек испортил? Небось и счет потерял?
— Первой будешь.
— Ох, завирала!
— Не думал я о девушках. Другая у меня думка.
— Это о чем же?
— Как человека убить.
— Вон ты какой! — В голосе прозвучало уважение, она сразу и охотно поверила услышанному. — Купца аль кого?.. Большую деньгу возьмешь?
— Плевал я на деньги! Двух обедов не съешь, двух пиджаков не наденешь. Мне за народ…
— Ску-у-шно!.. — перебила она. — Скучно с тобой, как в могиле. Пойду я.
— Погоди! Сделай как надо. Сделай сама!..
— Дурачок!
Она стянула через голову кофточку, обнажив грудь. Расстегнула на нем рубашку. Он был как истукан. Она навлекла его на себя, забилась в его руках и услышала изумленно — захлебный крик мальчика, ставшего мужчиной…
* * *
…Камера. Те же собеседники.
— Я не урод, — говорит Старков, продолжая ранее начатый разговор. — Нормальный человек. Была у меня девушка. Встречались. А потом все кончилось.
— Почему?
Старков молчит.
— Она вас бросила?
— Нет.
— Вы ее бросили?
— И я ее не бросал. Просто перестали встречаться. А зачем вам все это?
— Меня интересуют люди. Особенно вы.
Старков задумался.
— Когда я встречался с той девушкой, то уже не о жизни думал — о смерти. Какая тут любовь?.. Она замуж хотела, детей хотела, да разве мне можно?.. Я и не любил ее.
— Кого же вы любили?
— Никого. Задумку свою. Любви не было, а беспокойство от этой фабричной было. Я понял, это не для меня. Пустая трата времени и сил. И повесил замок.
— И больше никого не любили?
— Да какая это любовь? Глупость одна. Я шел в лес знакомой тропкой не любить, а пистолет пристреливать.
— Лучше бы остались с той девушкой! — воскликнула Мария Александровна.
— Это почему же? — озадачился Старков.
— Кирилл Михаилович был бы жив.
— Наверное. — Лицо Старкова стало жестоким. — Вот поэтому я с ней и расстался.
— За что вы так не любите Кирилла? — всплеснула она руками. — Ума не приложу. Он же милый…
Это прозвучало очень наивно, но не смягчило Старкова.
— Хватит себя обманывать! Спросите повешенных, спросите томящихся в темницах, спросите замордованных солдат…
— Солдаты его любили! — не выдержала Мария Александровна.
— Охотно на водку давал?.. Отец-командир!.. Гнал на верную смерть, для него человеческая жизнь — тьфу! Жестокий, хладнокровный, безжалостный тиран!.. — Он едва удержался, чтобы не плюнуть на каменный пол камеры.
Мария Александровна смотрела на него с доброй, сочувственной улыбкой.
— Как все это не похоже на Кирилла! Вы бы посмотрели на него в семейном кругу, среди друзей, на дружеских пирушках с однополчанами…
