Екатерина. Что? Дома? Я тебе не домашняя хозяйка! В своем колхозе я и без тебя работу найду.
Агафонов (пытается отшутиться). Без меня? Нет, не выйдет, Катя.
Степан Макарович. Одна болтовня! Противно тебя слушать! Ты мне лучше скажи, за что Катю обижают?
Агафонов (огрызаясь). Вы что, суд надо мной собираетесь устраивать? Что здесь, общее собрание колхоза или семейный завтрак?
Екатерина. А ты не ершись!
Входит Алексей и молча садится за стол.
Степан Макарович (сердито). Срамота! Денно и нощно женщина работает, из-за этих проклятых кур жизни не видит, а все мало! (Василию.) Ты скажи, за что Катю обидели?
Агафонов. Ты лучше прочти газету, отец. Значит, есть за что.
Екатерина. Конечно, есть. Пишут, что я университет по куриным делам не окончила и потому у меня птицы мрут.
Агафонов. А разве это не правда? Шутка ли, управлять такой птицефермой? Это дело большое. (Раздельно.) Об-ще-ствен-но-е…
Екатерина (наступая на мужа). А ты какую академию кончал? Таким колхозом небось руководишь… И ни гу-гу… Молчишь? И стенгазета молчит. И партийная организация молчит. И райком молчит.
Агафонов. Не беспокойся, придет время — и обо мне заговорят. И ох как заговорят!.. Правда, Чижик? Может, ты первый начнешь?
Степан Макарович (глядя на Тараса). Может, он уже начал. Характер у него такой: любит нос совать не в свои дела.
Тарас. Меня в газетах не печатают, я человек не опасный.
Агафонов (Екатерине). А ты, женушка, не печалься. Скоро и обо мне услышишь. Ветер переменится… И перестанут меня хвалить. Такое будут писать, аж перья полетят! Ох как будут писать!
Степан Макарович. Глупости говоришь. За что тебя ругать?
Агафонов. Стало быть, есть за что, отец. Правда, пока это не видно, то есть еще не всем видно, но я-то знаю, за что меня бить надо… Скоро и другие узнают, и тогда пойдет писать губерния…
Екатерина. А меня уже на весь район ославили. В четырех экземплярах пропечатали. Люди читают, ухмыляются, глазами на меня показывают.
Алексей. Хватит, мама.
Екатерина. Нет, погоди, я и до тебя доберусь. Это все твоя Зоя подстроила. Эта стрекоза ко мне всегда с улыбкой, с уважением, а сама…
Агафонов. Зоя здесь ни при чем. Там у них целая редколлегия.
Екатерина (передразнивая). Коллегия… Знаю я твою коллегию! Одна видимость. Зоя там — первый человек. И после этого она хочет стать моей невесткой!
Алексей (спокойно). Я и не собираюсь на ней жениться.
Екатерина (удивленно). Что?!
Алексей (так же спокойно). То, что слыхала, мама.
Екатерина (разводит руками). Ничего не понимаю. Всюду кричим: наш колхоз — дружная семья! А прочтешь стенгазету — одни непорядки. Придешь домой— и здесь неладно, нескладно! Вот тебе и колхоз! Все под откос валится.
Агафонов (сердито). Договаривай, жена, доругивайся! Эдак ты и до советской власти доберешься! (Отодвигает стакан с чаем.) Сказку о рыбаке и рыбке помнишь?
Екатерина (рассердившись). Ты советскую власть не трогай. Я о нашем колхозе говорю: у тебя все так перепуталось, что не поймешь, где хвост, где голова. Выпустил ты вожжи, председатель, сидишь на облучке, а не знаешь, куда ехать.
Агафонов. Ага!.. Давай! Крой, Катюша, бога нет! Слышишь, отец, жена обо мне первая заговорила, а ты спрашиваешь, за что меня ругать?
Екатерина. А что? Разве я не правду говорю? Вертишься, как белка в колесе. Думаешь, не вижу? Тебя будто подменили. Ночами не спишь, ворочаешься, словно не на перине, а на колючках лежишь.
Агафонов (шутливо). Что поделать, жена разлюбила: меня от ревности тяжелые сны одолевают. (Подмигивает Гордею.) Вот я и ворочаюсь. Наше дело такое, стариковское.
Степан Макарович. Хватит! Постыдился бы Гордея. Ему небось скучно про ваши дела слушать.
Гордей. Что ты, отец! Говори, Катя! Мы этот вопрос обсудим, подведем итоги (смеясь), создадим комиссию по разоружению… Выкладывай все, что у тебя на душе.
Екатерина (не может успокоиться). Я и выложу. Жили мы в нашем старом колхозе хорошо, степенно, как люди жили, и, слава богу, со всем управлялись. А теперь колхоз у нас чуть ли не на весь район, конца-края не видно…
Агафонов (повышает голос). И ты, конечно, недовольна. Ты бы хотела, так сказать, единоличные колхозы. Или, скажем, по пять баб — один колхоз. По тишине соскучилась, моя голубушка Екатерина Григорьевна?
Екатерина. Брось, Василий! Стыдно. Я не меньше твоего наш колхоз люблю, но я другого боюсь: за тебя, за нашу семью, за наше славное имя. Не хочу, чтобы над нами насмехались. Смотри, Василий, с меня началось— и до тебя дойдет.
Агафонов (встает из-за стола). Нет, видать, мне не удастся сегодня позавтракать. (Гордею.) Я скоро за тобой зайду, пойдем осматривать новые скотные дворы. Сегодня нам их сдают строители. Истинное удовольствие получишь: не дворы, а дворцы, Гордей!
Стук. Агафонов открывает дверь.
На пороге стоит Зоя.
(Пожав плечами, оглянулся, говорит ей вполголоса.) Ох, не вовремя ты пришла.
Зоя. Здравствуйте… Извините, я помешала… вы завтракаете…
Агафонов (многозначительно вздохнув). Дело не в завтраке, Зоя.
Гордей. Ничего… Прошу к столу. Враждебные стороны в сборе. Сейчас мы можем приступить к обсуждению конфликта…
Агафонов. Ты здесь, Гордей, похлопочи, так сказать, о мирном исходе дела… А я ушел! (Быстро выходит из комнаты.)
Зоя. Як вам, Гордей Степанович.
Гордей. Что, Зоя?
Зоя. Если у вас найдется время, я хочу, чтобы вы побеседовали с нашими читателями о космических полетах.
Гордей. Когда, Зоя?
Зоя. Хотя бы сегодня вечером.
Гордей. Хорошо! Я приду. Но для этого тебе придется с нами позавтракать.
Зоя. Нет, Гордей Степанович. Я уже завтракала. Гордей. Ничего не выйдет, я тебя просто-напросто не отпущу. (Берет ее за руку.)
Входит Екатерина Она несет блюдо с мясом. Увидев Зою, застыла на месте. Гневно смотрит на нее. Все замолкли, словно перед бурей.
Зоя (неловко улыбаясь, с трудом). Здравствуйте, Екатерина Григорьевна.
Екатерина, не отвечая на приветствие, молча смотрит на Зою.
Занавес
Картина четвертая
Та же комната в доме Агафоновых. Горит настольная лампа. Гордей, лежа на тахте, читает книгу. Вокруг тишина поздней ночи. Слышно только, как где-то далеко, обходя улицы спящей деревни, бьет в колотушку ночной сторож. Гордей, оторвавшись от книги, прислушивается к стуку колотушки. Он задумчиво улыбается. Чувствуется, что эти звуки будят в нем далекие воспоминания.
Тихо открывается дверь. Входит Агафонов. Гордей поворачивается к нему.
Агафонов (тихо). Чего ты не спишь? Уже два часа.
Гордей (так же тихо). Я днем отдыхал, а ты чего не спишь? Где до сих пор пропадал?
Агафонов (снимает фуражку, садится). Дела, брат.
Гордей. Дела. Всегда дела. Какие в колхозе могут быть дела в два часа ночи?
Агафонов. Весна… (Улыбается.) Только дела у меня не любовные.
Приближается однотонный, словно успокаивающий стук колотушки.
Гордей (прислушивается). Как хорошо! (Вздохнув.) Слышишь?
Агафонов. Что хорошего? Не хорошо, а плохо… Плохо Тарас работает… постарел. До двух часов ночи спит, а сейчас выходит со своей колотушкой, минут пятнадцать отколотит и обратно — спать до утра.
Гордей. Я не об этом, Василий. Вот слышу колотушку, и она мне как музыка… Помнишь детские годы…
Агафонов. Ага… Ты, так сказать, насчет поэзии. А для меня, брат, это просто ночной сторож.
Гордей (продолжает). Ночь… На дворе мороз, вьюга разгулялась… в сенях солома свистит, где-то собака воет, должно быть волка чует… Мы с тобой на печке, прижались друг к другу. А рядом спит отец, покрытый овчиной, он кажется большим, как гора… Ветер завывает в трубе… Воет… воет… и мне страшно. Высунешь голову из-под лохмотьев, прислушаешься, и вдруг, перекрывая вой ветра, — колотушка… И сразу уходит куда-то страх. Кажется, нет на свете человека храбрее деревенского сторожа. Он не боится ни ночи, ни вьюги, ни волков, ни бесов… А ветер так трясет нашу избу, будто хочет поднять ее и унести далеко-далеко, за тридевять земель… и опять колотушка… Под ее мерный стук и засыпаешь.
