— Ты мне противен.
— Но мы же даже не знакомы…
— Мне довольно того, что я чувствую, не хочу больше ничего знать. Мне достаточно видеть у тебя на плече ружье.
— Ты уже второй человек, который оскорбляет меня сегодня. Между прочим, это мой дом.
— Я не верю в собственность.
— Главное, чтобы нотариусы в нее верили. В того, другого, я чуть не всадил пулю… что ты делаешь, спускаешься?
— Отодвигаюсь. Здесь проходит невидимая линия.
— Ночь длинная.
— Не заходи за нее, не то я закричу.
— А-а-а-аа… помогите… ублюдки… помогите нам…
Что-то подобное, а может быть, именно это должен был кричать Альфонсо, но его крик никто не услышал, потому что шествие так и не появилось. Неподвижный, сырой и безмолвный пейзаж, невидимый за прожекторами, и сцена, которая пробрела призрачный вид: три тени деревянных досок, скрещенных в пустоте, три скрюченных тела, три страдающих лица. У Обы закрыты глаза и сжаты челюсти, у юноши расширены ноздри, его лоб стал фиолетовым от тернового венца, кричавший Альфонсо очень бледен, и, очевидно, страдает больше других. Если бы не густой туман, мы разглядели бы, что при каждом выдохе у рта троих мужчин образуются облачка пара. Если бы мы могли измерить количество пара и частоту появления облачков, то поняли бы, что все трое дышат очень тяжело. Поэтому паузы в разговоре довольно часты. Каждый раз диалог возобновляет Альфонсо.
Альфонсо: Задыха… юсь.
— Пить хочу…
…
— Ты меня… достал… Если я сдохну сегодня ночью, а я, скорее всего, сдохну… рядом с таким, как ты… С этим барабаном… зачем ты шатался… с этим поганым барабаном?
— Чтобы спасти… зверей.
— Что… какое тебе дело до зверей? У нас своих проблем… хватает… а этот о зверях думает…
— Ты тоже зверь…
— И потом всегда… этот тон профессорский… чертов… ну что, можешь мне сказать, как отсюда слезть… Ты профессор или нет?
— Учитель начальной школы.
— Учителя-профессора… я вас ненавижу… как класс… Я начальную школу не закончил… а ума у меня больше, чем у всех вас…
— Чего… ты хочешь от меня?
— Объясни мне, почему они не пришли… Назови причину… давай, раз ты все знаешь… чтобы я понял… почему нас кинули…
….
— Проклятая потаскуха, потаскуха, потаскуха… я все понял… про то, что центр перекрыли, мне сказал сообщник… Черт, теперь все ясно… он был одним из них… это была шутка… чтобы посмотреть, как мы поведем себя… Это передача… всего лишь телевидение… чтобы людей насмешить… Там, сзади, телекамера… религиозное шествие… черта с два… все продумано… они установили оборудование за прожекторами… Где-то и режиссер… тут недалеко… И за всем этим… есть разум, который организует… высший разум…
— Ты бредишь…
— Вот сейчас… через минуту… раз уж я их раскусил… все выйдут и скажут спасибо, мол… угостят нас выпивкой… тихо… ты чувствуешь этот запах… похоже на запах пшеничной лепешки… дадут нам выпить… может быть даже шампанское… такие на вине не экономят… и окажется… Альфонсо вас расколол… и все закончилось…
….
— Нет… Им все мало… хотят дожать… у них приказ… режиссера… эй, друзья… мы больше не можем… Мы устали… я лично дышать не могу… Ты слышишь? Я их насмешил… Слышишь, как они насмехаются?
— Я ничего не слышу.
— Давайте, выходите… Холодно… я ног и рук не чувствую… они больше с телом не связаны… и нервы тоже… на пределе. Давай, учитель, скажи им и ты.
— Послушай… здесь никого нет.
— Оба, открой глаза… Этот из Африки приехал… первый день здесь… и сразу на телевидение попал… Открой глаза, придурок… не спи… знаешь, сколько времени Ронни понадобилось, чтобы попасть на телевидение? Сколько задниц… мне пришлось облизать ради него? Привет, Ронни, видишь, Альфонсо снова при деле… И сколько же у них телекамер?
— Ты говоришь в пустоту.
— Ты совсем ничего не понимаешь… Они даже подошли поближе… если ты помолчишь… то услышишь их дыхание… У тебя, учитель, умишко маленький… Не понимаешь, что если будешь себя так вести… пока будешь себя так вести… пока не выкинешь что-нибудь эдакое… они не отпустят… у них приказ… им надо продолжать… тебя снимают… ты в эфире… Давай, поприветствуй их… скажи что-нибудь… дай знак, что ты все понял… чтобы они могли закончить… Ну, чего же ты ждешь?
— Жду, когда ты прекратишь.
— Ребята, верьте мне… он тоже знает, он понял… это только чтобы удовольствие мне не доставлять… он из тех, кто удовольствия никогда не доставляет…
Сказав это, Альфонсо закрывает глаза. Его дыхание становится затрудненным. Он выдохся, слишком много говорил, и силы его на исходе. Он может только коротко, с шумом, дышать. Учитель поворачивается, чтобы посмотреть на него и чувствует к нему глубокую жалость, и к себе тоже, и к тому, третьему, который спит, или уже давно в обмороке. По щеке его катиться слеза, которую никто не видит.
Габриелла засыпает сидя, прислонившись спиной к стене сеновала и открыв рот. Инженер Фуми бодрствует с фляжкой виски в руке и разглядывает ее с ног до головы. Если бы мы могли увидеть его при ярком свете, то заметили бы, что его тело слегка дрожит. И если бы мы спросили его о причине этой дрожи, он и сам не смог бы нам ответить, виноват ли в том алкоголь, холод или возбуждение оттого, что он неожиданно оказался наедине со спящей девушкой, ноги которой немного расставлены, и которая ужасно женственна.
Мужчина делает еще один глоток из фляжки, потом начинает делать маленькие осторожные движения, чтобы приблизиться к Габриелле. Двигаясь, он шумит и замирает от страха, что она проснется. Но Габриелла не просыпается. Мужчина двигается решительнее, он уже совсем близко. Достаточно протянуть руку, и он сможет дотронуться до нее. Внезапно он передумывает, возвращается обратно, берет лестницу, спускается с сеновала и, освещая себе дорогу фонариком, ищет свою жену Палому. Он обнаруживает ее спящую, свернувшуюся на земле. Инженер Фуми глубоко вздымает и пытается успокоиться, но это ему не удается. Он поворачивается к сеновалу и смотрит на Габриеллу, спящую с широко открытым ртом. Мы не можем заглянуть в его мысли, но, судя по тому, что произойдет позже, нетрудно представить, что он задумал:
Фуми: Меня не проведешь этим своим невинным видом. Ты такая же, как все остальные. Я это вижу по тому, как ты сейчас предалась сну. Я знаю, чего ты хочешь, это понятно в такое время ночи: твое тело ищет меня, твои губы больше не видят различий, ты должна покориться, ты просишь меня об этом. Тебе это нравится, у тебя достаточно опыта, чтобы довести мужчину до безумного наслаждения. И сегодня ты так дешево не отделаешься, пришел укротитель. А теперь не мешай мне, потому что я знаю твои желания: ты хочешь быть наказанной, раздавленной, запуганной, подчиненной, осмеянной… именно этого громко просит твоя невежественная плоть…
Не беспокоясь более о шуме, инженер Фуми поднимается по лестнице, берет ружье, которое прислонил до этого к стене сеновала и, прежде чем Габриелла успевает широко открыть глаза, засовывает ствол ей в рот. Габриелла не может говорить. Она окаменела, от ужаса мурашки побежали по ее телу… Инженер Фуми взводит ружье, как он это сделал с юношей, чтобы показать, что не шутит, и делает ей недвусмысленный знак. Габриелла начинает лизать ствол ружья сначала пылко, беспокойно, потом все медленнее, нежнее. Инженер Фуми издает стоны наслаждения. Девушка движется вверх вдоль ствола, сластолюбиво лижет рукоятку и, наконец, держащую ружье руку. Возбужденный инженер Фуми откидывается назад, тяжело дыша, прижимая ружье к груди. Он успевает пробормотать только:
— Молодец…
Потом расслабленно падает и закрывает глаза. Габриелла смотрит на него и чувствует, как в ней поднимается волна безграничного ужаса. Обняв себя руками, как будто сдерживая дрожь, она продолжает смотреть на мужчину, пока не понимает по ритму дыхания, что он заснул. Только тогда она находит в себе мужество пошевелиться. Берет рюкзак, подбирает фонарь инженера Фуми, подходит к лестнице и спускается, стараясь не шуметь. Видит спящую Палому, сначала хочет ее разбудить, но потом поворачивается к ней спиной и исчезает в тумане.
Как будто потянули за невидимую нить, соединяющую ее с девушкой, Палома резко просыпается и садится. Зовет:
— Франческо…
Ответа нет. Она встает, берет лестницу, поднимается и заглядывает на сеновал. Видит, что Габриелла ушла. Видит мужа, спящего в неловкой позе в обнимку с ружьем. Ей тоже приходит в голову мысль разбудить его. Но она этого не делает. Спустившись вниз, она остается стоять на небольшой площадке перед охотничьим домиком, держась рукой за подбородок. Понятно, что она разрывается между двумя направлениями, потому что она смотрит сначала на домик, потом в сторону поля, потом опять на домик и снова в сторону поля. Примерно так можно представить себе ее внутреннюю борьбу:
