Борис Дедюхин - Тяжелый круг

Она даже остановилась. Санины зеленоватые глаза смотрели независимо, но миролюбиво. Только уголок рта предательски дернулся.

— Когда я пришла на ипподром, я даже не представляла себе, сколько переживу здесь.

— Да, тут горячо, — согласился Саня по-прежнему спокойно. — Посмотри, Бочкаловы, ненасытные, все сидят, ждут еще чего-то.

Братцы грудились стайкой в беседке, выстроенной на поляне близ стипль-чезной трассы.

— Чего не уходите-то, ведь завтра в школу? — Саня тоже примостился на перилах.

Профиль его четко вырисовывался на закатном зеленоватом небе.

В противоположной стороне скромно синели две очень аккуратненькие, будто бы рукой великана выровненные и причесанные горы — Юца и Джуца. Более высокая и широкобедренная Джуца с седловиной — двумя макушками, так что иные приезжие принимают ее за Эльбрус. Но самого хозяина гор, так же как и льдистую цепь Главного хребта, разглядеть отсюда можно очень редко, только в особенные часы. В пасмурный день их накрывает дождевая хмарь, в солнечный зашторивает сплетение поднимающихся от земли знойных струй. Лишь в утреннем промытом воздухе бывает выписана каждая щербинка хребта и видна надтреснутая сахарная голова Эльбруса. Да еще иногда по вечерам, вот как сейчас, закатные лучи неожиданно высветляют их, проявляют в остывающем мареве. И как только белые вершины Эльбруса проступили на горизонте, Джуца и Юца съежились, сникли и будто стали меньше ростом.

— Ну, чего в молчанку-то играть? — сказал один из Бочкаловых. — Рассказали бы что-нибудь.

— Поучительное, — добавил другой.

— Я расскажу вам сказку, — сказал Саня.

Бочкаловы готовы были слушать что угодно, только бы подольше проторчать на ипподроме. Они завозились, как воробьи, устраивающиеся на ночлег.

Виолетта вспомнила, что она растрепана, пригладила рукой волосы, заплела две короткие косички и почему-то стала похожей на сестренку Бочкаловых. Дети притихли.

Саня умышленно не торопился и, рассказывая, постоянно улыбался — и тому радовался, что уже сообщил, и тому, что еще обдумывал и готовился сообщить. И на Виолетту он смотрел теперь с доверием, открыто и без смущения, словно бы сама его сказка давала ему возможность ответить на все те немые вопросы, что вставали перед ними обоими в последнее время, а особенно сегодня.

…Это произошло двести пятьдесят лет тому назад. Тунисский бей прислал в подарок королю Франции Людовику XV восемь арабских жеребцов.

Следы семи жеребцов затерялись, но судьба восьмого прослежена до самой его смерти. И это не простая случайность: каждая лошадь своей известностью обязана какому-нибудь человеку. Таким человеком для жеребца Шама стал немой араб конюх Агба, который не уехал на родину, как это сделали его товарищи, а стал следовать безотлучно за любимой с детства лошадью.

История Шама и Агбы показалась любопытной герцогине Мальборо и лорду Годольфину, страстному любителю лошадей, имевшему свой конезавод в поместье Гог-Магог. По прихоти герцогини и лорда бывшая водовозная кляча получила отличный денник, а конюх Агба — комнатку для жилья и возможность проводить сколько хочешь времени в обществе обожаемой лошади.

В Гог-Магоге в самом лучшем мраморном деннике находился жеребец-великан Хобгоблин — гордость конюшни. Он был могуч и красив, но Черный Принц Шам сразу же затмил его. Он вскружил головы всем красоткам конезавода. Этого, конечно, не мог снести гордый, не знавший себе соперников в амурных делах Хобгоблин, и когда он увидел, что первая красавица конюшни золотисто-рыжая Роксана безумно влюблена в какого-то низкорослого пришлого африканца, обезумел от ревности и ярости, кинулся в драку. Конюхи в страхе поразбежались, и начался бой не на жизнь, а на смерть. Шам безжалостно умертвил копытами и резцами гиганта Хобгоблина и, словно бы понимая, какое возмездие ему за это может быть, разбил ворота и вместе с преданной ему Роксаной умчался в лес.

Просто представить себе, как разгневан был владелец погибшего Хобгоблина лорд Годольфин, но восхищение истинным рыцарством Черного Принца побороло в нем чувства недобрые, и он решил посмотреть, что же из этого получится. И не раскаялся: первый же сын Шама и Роксаны был на скачках непобедимым!

Этот случай может показаться чересчур красивым и неправдоподобным, но как и во всяком чересчур красивом и неправдоподобном случае, в нем виновата одна только подлинная жизнь…

Внезапно у дверей конюшни раздался всхрап испуганной лошади, топот копыт и ржание. Саня бросился на шум, вынуждена была пойти следом и Виолетта.

Оказалось, что два жеребца начали сводить личные счеты. В прошлой скачке один из них — Полюс — сделал кроссинг, пересек дорожку и хватанул зубами соперника своего Сноба. Полюсу победу не засчитали, но Сноб-то этого не знал! Он помнил только, что его неправедным путем обошли у самого столба. И вот сейчас, возвращаясь с проездки, он шел в поводу будто бы послушно и только глаза на своего врага подкашивал. Улучив момент, вцепился крепкими, кремовыми зубами Полюсу в холку. А тот будто ждал, наготове был, оскалил морду и ожесточенно кусанул Сноба за шею. Затем в ход пошли копыта, лошади оседали на задние ноги и вскидывали передние, злобствовали и бесновались так, что и четыре пришедших на помощь конюхам тренера еле смогли растащить их по сторонам.

На шум явился, медленно поспешая, Амиров. Остановился, чуть сгорбившись и как бы пригорюнившись — с физиономией постной и праведнической.

— Николай Амирович, вы так смотрите на меня… Я в чем-нибудь провинилась перед вами? — Взгляд у Виолетты был твердый и требовательный.

Амиров словно ждал этого вопроса, ответил без раздумья и с полной серьезностью:

— Тем, что дезорганизовала всю нашу работу, заморочила головы способным жокеям, хотя, как теперь я вижу, ты вполне благородная девица. Но…

Виолетта понимала, что ни уточнить, ни опровергнуть сейчас ничего невозможно она мучительно искала выхода:

— Что «но», почему вы замолчали? Что я, по-вашему, должна сделать?

И опять он ответил сразу же, как давно обдуманное:

— Не появляться здесь, не мешать нам работать. Больше ничего не надо, так мало. Ипподром — это тебе не цирк: конь тут проскочит, а лошадь увязнет.

Наступила продолжительная пауза.

Неподалеку, возле беседки сидел спокойно на корточках Нарс. Он держал в коленях беспородного щенка и сосредоточенно гладил его толстое розовое брюшко. Щенок блаженно жмурился, развалив на стороны маленькие лапки.

— Смотри, любит, чтобы ему под мышками чесали, — приговаривал Нарс. — Ох, лю-бит. Надо же, аристократ какой, чеши ему, вишь ли, под мышками!