— «Кладен камень великой, человек двести едва волокут» — так сказано в Соловецкой летописи об этом строительстве. Зато впоследствии эта крепость выдержала несколько осад и никому не удалось ее взять. Она неприступна.
— Интересно! — искренне сказал Феофан.
— Ладно, пойдем дальше, — Сергий явно стремился чем-то поразить. По дороге рассказывал: — Соловецкие монахи своими руками создали две гидросистемы — транспортную и питьевую. Для этого они отрыли около сотни каналов, укрепили их берега гранитом. Помните, вы на озере переходили через мост, через речку, помните?
— Конечно, помню, что я, беспамятный, — слоник-мост Феофан запомнил хорошо.
— Какие там были берега?
— Гранитные. — Это тоже тогда бросилось в глаза.
— Вот-вот, — так устроены все каналы. Представляете, какой это труд?
Да, действительно потрудился народ.
— В питьевую систему входило семьдесят восемь озер. Причем, вы представляете, выбирались лишь озера с песчаным дном, представляете? — Сергий даже возбудился. — Питьевая вода из семидесяти восьми лесных озер! Да еще с песчаным дном! Представляете, вкуснота! Травы, запахи цветов, леса, да это же бальзам! Вот люди жили, представляете!
— Не представляю! — Феофан на этот раз позавидовал монахам, гурманам этим.
— Вот, а транспортная система включала девять самых крупных озер и предназначалась для заготовки сена, дров, материалов. По ней ходили два парохода — «Чайка» и «Озерный».
— Ничего себе, жила братия, — присвистнул Феофан.
— Остатки воды крутили мельницу, пойдем посмотрим на нее.
Они подошли к невысокому зданию, когда-то, видно, довольно красивому, выложенному декором из фасонного кирпича, теперь выщербленного. Сбоку громоздилась полуразрушенная аркада из арок, опирающихся на колонны. Поверх нее пролегало некое подобие балюстрады из кирпичных колонок — балясин с остатками изразцов. Внизу, под зданием, в подклете, словно в больном животе, что-то неровно урчало.
— Вот она — мельница, вернее, бывшая. Здесь монахи устроили все так, что вода крутила для них жернова, молола и сеяла муку, толкла жито, стирала одежду, валяла сукно и шерсть, делала крупу. Такого в России никто больше не создал.
— Ничего себе…
— Это еще не все. Это вот гидроэлектростанция, первая в России. Ее построили сами монахи по собственным чертежам. Здесь она стояла.
Замшелая груда камней заросла травой, чертополохом и формой своей весьма напоминала могилу… первой в России гидростанции.
— Зачем же ее сломали, пусть бы работала! — от души возмутился Феофан.
Сергий ничего не ответил, только махнул рукой и отвернулся. Потом сказал:
— Двигаем дальше.
Почти на впадении воды в море было устроено что-то вроде шлюза. Борта у него были из дерева, давно подгнившего, сопревшего.
— Это не шлюз, это первый сухой водоналивной док в России, теперь не действует. Его тоже сконструировали монахи, а не какие-то там заморские мастера.
Потом был Преображенский собор.
— А это самое высокое здание в Российском государстве шестнадцатого века. Представляете, даже выше всех зданий Московского Кремля. Соловки тогда всех удивили.
— А отчего у него стены кривые?
Стены, действительно, чем выше кверху, тем сильнее наклонялись вовнутрь.
— Это для устойчивости, — объяснил Сергий, — это единственное здание в стране такой постройки. Нет аналогов. Ну и для того, чтобы росписи изнутри лучше рассматривать.
— Пойдем посмотрим.
— Пойдем, — Сергий сказал это мрачно.
Фрески были местами соскоблены, местами залиты какой-то грязной жидкостью. Уцелевшие лики и глаза святых выглядывали из-под этих подтеков испуганно, выжидающе, вот-вот кто-то замажет или сотрет и их. Повсеместно, насколько дотягивались руки, кто-то старательно, глубоко выцарапал гвоздем матерные слова.
— Здесь были уникальные росписи новгородской школы, — тихо, как над покойником, сказал Сергий.
— Пошли отсюда, а, — не выдержал Феофан.
Потом они бродили по берегу Белого моря, вышли к Святому озеру, лежащему за монастырем, прямо у его стен. Феофан в основном молчал, говорить ему не хотелось.
Сергий рассказывал:
— …Представляете, здесь, под самым Полярным кругом, монахи умудрились создать ботанический сад, где акклиматизировали множество теплолюбивых, южных растений, вдохнули в них жизнь. Здесь росли кедры, лиственницы, пихты, сирень, яблони, вишни, липа, ясень, которые нигде больше не растут в этих широтах…
— Ну а теперь-то они растут али как?
— Да нет, повымерли почти все.
— Почему так?
— Ухода нет, вот и вымерли… Здесь были накоплены несметные богатства: уникальные иконы работы известнейших мастеров, драгоценные каменья, изделия из золота и серебра тончайшей работы, оружие, усыпанное бриллиантами… На сотни миллионов золотых рублей.
— Где же теперь это все? — спрашивал Феофан.
— Малая часть сохранилась в музеях, остальное пошло по рукам… Монастырская библиотека насчитывала более двух тысяч редчайших книг. Многие из них были из собраний Ивана Грозного, Дмитрия Донского, Дмитрия Пожарского, Федора Колычева, Авраамия Палицына… Ко всем книгам имели доступ крестьяне-поморы…
— Они-то хоть сохранились, книжки-то? — спрашивал Феофан.
— Кое-что, да. Хранится в Ленинградской Публичной библиотеке… Здесь впервые в России монахи занялись массовым разведением рыбы… Здесь соловецкий летописец Досифей первый на Руси ввел книжный знак — «экслибрис»…
Еще долго рассказывал Сергий о тех чудесах, которые сотворили в этих местах соловецкие монахи — простые русские мужики. И слушать его было Феофану интересно и почему-то горько.
А потом опять была белая высокая ночь, обвеенная прохладными морскими ветрами, опять дробилась на ребристой воде бухты Благополучия бесконечная лунная дорожка, опять горел костер.
— Представляете, — тихо, но возбужденно рассказывал Сергий, — здесь, на этих диких северных островах, более четырех веков жили три великих сестры: Гармония, Красота и Любовь к труду, к жизни. Руками простых русских людей в этом глухом холодном углу был зажжен огонь цивилизации, культуры. Погреться у этого огня приходили с разных концов России тысячи и тысячи простых людей и уносили к себе домой искры его тепла. Там от этих искр возгорались новые огоньки. Здесь бывали и удивлялись достижениям соловецких монахов Петр Первый, Ломоносов, Степан Разин, Римский-Корсаков, писатели — Пришвин, Максимов; художники — Нестеров, Рождественский. Животворящего тепла хватало на всех… Теперь он затоптан, этот костер, нами затоптан… Те сестры не живут больше тут. Душа в руинах не живет… — Сергий качал головой, покачивался сам, обхватив колени. — Зачем это сделали, не знаю… Сами себя губим, душу свою топчем… Варвары мы, честное слово…
