Когда он проснулся, ему показалось, что он не у русла ручья, а в каком-то совсем другом месте. Мир вокруг стал совсем иным, и поначалу ему подумалось, что он видит всё это во сне. Солнце исчезло, и с ним вместе исчезли свет и тень. Нет больше ни черностволья живых дубов, ни глянцевитой зелени магнолий, ни золотистого кружевного узора там, где солнечный свет сеялся между ветками дикой вишни. Весь мир стал призрачно-серым, а сам он лежал в тончайшей, как водяная пыль водопада, дымке. Она щекотала кожу и была чуточку влажная, тёплая и одновременно прохладная. Он перевернулся на спину, и было так, будто он смотрит в мягкую серую грудь печально воркующей голубки. Он лежал, вбирая в себя изморось, словно молодое растение. Когда лицо стало мокрым, а рубашка волглой на ощупь, он выбрался из своего убежища. И вдруг замер на месте. Пока он спал, к роднику приходил олень. Свежие следы сбегали по восточному склону и останавливались у края воды. Резкие, заострённые – следы оленихи. Они были глубоко вдавлены в песок – это говорило о том, что олениха была взрослая, крупная. Быть может, даже стельная. Она спустилась к воде и жадно пила, не замечая его. Но потом учуяла. Там, где она в страхе заметалась на месте, песок хранил печать смятения и борьбы. Следы, взбегавшие вверх по противоположному склону, были с долгим тревожным прочерком позади. Быть может, она вовсе не успела напиться, а, учуяв его, повернула и стремительно бросилась прочь, взметая копытами песок. Жаль, если она до сих пор сидит где-то в зарослях, томимая жаждой с широко раскрытыми глазами.
Он огляделся, отыскивая другие следы. Вверх и вниз по склону пробегали белки, но они вообще были не из пугливых. И енот тоже наведывался сюда, лапы у него словно руки с острыми когтями, но только Джоди не мог с уверенностью сказать, как давно он тут был. Лишь отец, взглянув на след, мог безошибочно определить время, когда прошло дикое животное. А вот что олениха была тут и испугалась – это Джоди знал точно.
Он снова повернулся к своей мельнице. Колесо вращалось уверенно, словно она стояла тут уже не первый день. Хрупкие пальмовые лопасти выказывали недюжинную силу, шлёпая по воде, и блестели от измороси.
Джоди взглянул на небо. В окружающей его серой мгле он не мог сказать ни который час, ни как долго он спал. Он вприпрыжку взбежал на западную сторону, где привольно расстилались открытые равнины, поросшие голым падубом, и остановился, раздумывая, уйти ему или остаться. Как раз в этот момент дождь перестал так же мягко, как и начался. С юго-запада потянул ветерок. Выглянуло солнце. Облака собрались в накатывающие волнами белые перистые гряды, а на востоке через весь небосклон выгнулась радуга, такая красивая и цветастая, что Джоди казалось, погляди он ещё немного, и у него займется дыхание. Бледно-зелёная лежала земля, почти видим был воздух, золотистый от омытого дождем солнца, и мерцали глазурью дождевых капель деревья, кусты и травы.
Родник радости забил в нём неудержимо, как родник ручья. Он широко раскинул руки вровень с плечами, как держит крылья змеешейка, и закружился на месте. Он кружился всё быстрее и быстрее, вихрь блаженства подхватил его, и когда ему показалось, что его сердце больше не выдержит и разорвётся от счастья, у него закружилась голова, он закрыл глаза и пал ничком на поросшую щёткой-травой землю. Земля кружилась под ним, и он с нею вместе. Он открыл глаза: синее апрельское небо в хлопковых коробочках облаков кружилось над ним. Они вращались все вместе, мальчик и земля, деревья и небо. Но вот вращение прекратилось, в голове у него прояснело, и он поднялся. Он ещё нетвёрдо стоял на ногах и чувствовал лёгкое головокружение, но что-то спало с его души, и апрельский день вновь стал как любой другой день – обычный, когда жизнь может идти дальше своим чередом.
Он повернулся и вприскочку побежал обратно, полной грудью вдыхая аромат влажных сосен. Рыхлый песок, в котором по пути сюда увязала нога, от дождя отвердел. Возвращаться домой было приятно. Солнце вот-вот готово было скатиться за горизонт, когда завиднелись болотные сосны, окружавшие росчисть Бэкстеров. Высокими чёрными силуэтами они вырисовывались на багряно-золотом закатном небе. Слышно было, как квохчут и возятся куры, и по их голосам он понял, что их только что накормили. Он свернул на росчисть. Серая от непогод изгородь сияла в щедром свете весны. Из глинобитной трубы густыми клубами валил дым. На очаге, должно быть, стоит готовый ужин, в железной форме печётся хлеб. Вот бы хорошо, если его отец ещё не вернулся из Грейамсвилла. Джоди впервые пришло в голову, что, наверное, ему не следовало отлучаться из дому в отсутствие отца. Если вдруг матери понадобились дрова, она теперь здорово сердита. Да и отец неодобрительно покачает головой и скажет: «Что же это, сын…»
Он услышал фырканье старого Цезаря и понял, что отец опередил его.
Росчисть была полна весёлого гама. Ржала у ворот лошадь, в хлеву мычал телёнок, и ему отвечала корова, с кудахтаньем рылись в навозе куры и лаяли собаки в предвкушении вечерней кормёжки. Хорошо, когда голоден и знаешь, что тебя накормят, и таким же нетерпеливым, но уверенным ожиданием полна вся домашняя живность. Конец зимы был голодноват: подобрались запасы кукурузы, сена и сушёного коровьего гороха. Но теперь апрель, теперь пажити зелены и сочны и даже куры охотно щиплют молодые побеги травы.
Собаки разорили под вечер нору с крольчатами, и после такого лакомства объедки с домашнего стола их не прельщают. Старая Джулия лежит под повозкой, утомлённая дальней дорогой. Джоди толкнул калитку в палисад и пошёл искать отца.
Пенни Бэкстер сидел на корточках возле поленницы. Он даже не успел снять с себя сюртук от чёрного суконного костюма, который был сшит ещё к свадьбе, а теперь надевался лишь затем, чтобы подчеркнуть его непростое происхождение, когда он отправлялся в церковь или за покупками в город. Рукава сюртука были коротки, и не потому, что Пенни вырос, а потому, что, из года в год напитываясь летней влагой, утюженная и переутюженная ткань села. Джоди увидел руки отца, слишком большие для его тела, охватившие охапку дров. Отец исполнял его работу, и притом в своей лучшей одежде. Джоди подбежал к нему:
– Дай я понесу, па.
Этой готовностью он надеялся искупить свой проступок. Отец распрямился.
– А я уж совсем было отчаялся в тебе, сын, – сказал он.
– Я ходил в Дол.
– Что же, денёк выдался на славу, как раз прогуляться в Дол, – сказал Пенни. – Да и куда угодно. Как это тебя занесло в такую даль?
Он силился вспомнить, что заставило его улизнуть, и не мог, словно всё это было год назад. Он мысленно восстановил случившееся вплоть до того момента, когда снял с плеча мотыгу.
