а снег сыпал уже не крупой, а мокрыми большими хлопьями.
В селе ветер ощущался не так сильно.
— Дядя Лаци, я сойду у конторы. Узнаю только, что нового в хозяйстве, и мигом домой. Йошка, один заяц — твой. Остальным распорядится Ферко.
— Благодарю вас, все будет исполнено…
Агроном пошел в контору, где его встретила девушка-уборщица.
— Что нового, Маришка?
— Вам звонили, господин агроном, сначала с верхней усадьбы, а потом господин секретарь сельской управы.
— Что-нибудь срочное?
— Ничего не велели передать…
— Тогда вызови усадьбу…
— Что хотел господин секретарь сельской управы?
— Ничего не сказал, только просил позвонить.
Агроном перешел к другому аппарату.
— Слушаю.
В трубке послышалось дыхание секретаря.
— Я думал сначала зайти к тебе, но можно и по телефону, это уже не секрет: Йошку Помози забирают в армию.
— Но ведь он тракторист… есть льготы…
— К сожалению, сейчас им нужны именно трактористы и молодого возраста.
— Провались они…
— Я сказал то же самое, но наш приятель объяснил, что полковник выделил самых молодых.
— Неужели ничего нельзя сделать?!
— Ты сам знаешь, я бы сделал, если бы можно было…
— Ну, тогда до свидания!
Снег сыпал без перерыва двое суток. Затаилось, замерло все живое, придвинулось ближе к селу. С голых заснеженных полей к околице слетелись вороны, а синицы только что не барабанили клювами по стеклу, выпрашивая корм.
Придуманная Ферко западня действовала безотказно, так что Ху перешел на одних воробьев. Дорожки вокруг дома были расчищены — Ферко снова и снова лопатой отбрасывал снег, но куры осмеливались лишь из курятника обозревать эту пушистую белизну и предпочитали, сидя на насесте, терпеть суматошную охоту Ферко на воробьев, только бы не утопать по шею в снегу.
Йошку Помози проводили на военную службу. При этом парень отнюдь не выглядел удрученным.
— Ничего не поделаешь! — махнул он рукой. — На то и военная служба, чтобы кто-то служил. Не одного меня берут, не милуют и других. По крайней мере, никто не бросит упрека, что я уклоняюсь…
— Все это так, — улыбнулся Ферко, но только вблизи солдатчина тебе покажется совсем иной.
— Обязательно пиши, Йошка, сообщай, где ты находишься, — напутствовал его агроном. — Господин секретарь сельской управы сам был офицером, вдруг да изыщется возможность хоть что-то для тебя сделать.
— Спасибо, господин агроном, отовсюду буду писать.
И Йошка ушел — один среди многих тысяч парней, таких же, как он.
У Мацко от мокрого снега мерзли лапы, но он ежедневно наведывался к хижине филина и даже однажды притащил за собой другого пса, что крайне возмутило Ху.
Случилось так, что однажды соседский пес пролез во двор через щель в заборе, и Мацко — довольно необдуманно — тотчас повел его знакомиться с филином.
— Мой друг, — вильнул хвостом Мацко. — Время от времени заходит ко мне.
— Ненавижу всю вашу породу! — грозно защелкал Ху. — Теперь мне постоянно грезятся разные сны, и я терпеть не могу, когда меня будят. Так что уведи своего приятеля куда-нибудь подальше от хижины!
— Пошли, — махнул Мацко хвостом, и оба пса потрусили во двор.
— Такого здоровущего филина я и не видывал, — растерянно моргал соседский пес. — Как же ты с ним водишь компанию, если он тебя терпеть не может?
— Это он только так говорит, — почесался Мацко. — Ху очень много знает, и с ним интересно разговаривать.
В последнее время, когда снег глушил шумы, Ху чувствовал себя вроде бы свободнее, и как-то роднее ему стала хижина, камышовые стены которой, будто мягким шелком, плотно укутал снег.
Но ветер через проволочную дверцу заметал снег и в хижину.
Дома, в пещере, пол покрывала мягкая, тысячелетняя пыль, и после еды достаточно было проковылять всего лишь несколько шагов, чтобы укрыться в темном углу… Но здесь самым удобным местом для отдыха была высокая крестовина — вот и приходилось прыгать.
Ветер сбил тяжелые снежные тучи в сплошную пелену, отчего с неба нависли ранние сумерки, и в камышовой хижине стало совсем темно. Ху сжался в комок и закрыл глаза, все звуки стихли. Лишь камышовые стенки неустанно нашептывали что-то свое, но их шепот действовал усыпляюще, и у филина создалось ощущение, будто все люди и весь окружающий мир затерялись где-то в заснеженных бескрайних просторах, в убаюкивающем шепоте камыша.
Когти филина сильнее стиснули перекладину, он непроизвольно переменял положение на более удобное, погрузился в себя, и вдруг из неподдающейся отчету столь древней памяти предков в мозгу филина возникла картина лета.
Лето, предутренняя заря, когда лишь бледная полоска на восточном краю предвещает восход Великого сияния; за спиной филина Ху самка кормит птенцов, а внизу на реке люди тянут сеть.
Что такое сеть, Ху не знает, зато он знает, что такое рыба, так как филины, случается, ловят рыбу, после паводков застрявшую на мелководье, а сейчас Ху видит, как в сети, что подтаскивают к берегу, бьется рыба.
В дремотном отдыхе день быстро проходит, в вечерние сумерки филин карабкается на выступ пещеры и вникает в ночные звуки; он чистит клюв, прислушивается к журчанию реки, игриво перекатывающей на быстрине дрожащие отблески звезд.
Река живет в глубокой пропасти под пещерой, но удивительный слух филина отмечает каждую мелочь: как карп, то ли играя, то ли спасаясь от кого, «ставит свечку», выскакивая из воды, как скользнет по волне лысуха и как охотится выдра, которая проворнее щуки и кровожаднее хорька. Ху распознает эти звуки, но не интересуется ими: они не сулят ему добычи. Пожалуй, он мог бы подкараулить и схватить выдру, какая помоложе, понеопытнее, но чувствует, что за победу над проворным зверьком ему пришлось бы платить дорогой ценой… а Ху нужна не драка, а охота, он должен и сам скорее досыта поесть и накормить семью.
Ху всматривается в противоположный берег, потому что именно там он угадывает нечто, сулящее добычу, притом скорую. Где-то на краю села тоскливо мяукает кошка, видно, к луне обращая свои жалобы, но луна холодно и бесстрастно плывет по небу.
Кошка с горя забыла обо всем на свете и не замечает бесшумного полета ночного хищника. Ху падает сверху, вонзает когти ей в загривок, и жалобное мяуканье тотчас переходит в шипение и предсмертный хрип.
С добычей Ху летит медленнее, но вот, наконец, он опускается на выступ пещеры.
— Мяу — редкое лакомство, — хлопает филин глазищами, и самка, оставив птенцов, ковыляет к добыче.
В кошке тлеют еще последние искорки жизни, но с тем большим остервенением самка начинает терзать ее…
…Но тут Ху снова пробудился от грез, не зная еще, что именно вернуло его к реальности. Он просто открыл глаза, однако не сразу
