большая черная тень. Страшно было поверить, но это шагал медведь. Черная громада подошла к бревнам, раздвинула их, и Витька услышал чавканье.
Было чего испугаться. Ростом медведь был не меньше лошади. В темноте трудно как следует рассмотреть — он вышел, когда большая туча скрыла луну. На фоне не совсем еще темного неба виден был только его силуэт.
В длину он был не меньше трех метров. Не так давно на Камчатке убили медведя размером два метра шестьдесят сантиметров, и весил он шестьсот восемьдесят килограммов. А этот должен был весить еще больше.
Медведь чуял Витькины следы, то и дело переставал чавкать, поднимал тяжелую башку и слушал. Судя по величине медведя, ему, наверное, было лет сорок.
«Только бы не учуял», — трясся Витька, сидя за бочкой. В индийских джунглях есть племя, охотники которого прославились тем, что вступают с медведем в единоборство и короткими острыми топориками проламывают ему череп. Защитой охотнику служит одеяло, которое он обертывает вокруг левой руки. Но Витьку, когда он читал об этом, удивила фраза, в которой говорилось, что, пытаясь достать до лица своего врага, медведь становится на задние лапы и тем самым открывает голову, шею и грудь топору, находящемуся в руках решительного охотника.
«Но если встанет этот медведь на задние лапы, — думал Витька, — никаким топориком не дотянешься до его башки. Он прихлопнет такого охотника, как муху».
Как только лунный свет чуть проскользнул сквозь растрепанный край тучи, медведь перестал чавкать и пошел в тундру. Когда луна целиком выглянула из-за тучи, его уже не было видно.
«Наверное, он и вырос до таких размеров, потому что даже лунного света боится — слишком уж осторожный», — подумал Витька и попятился к палатке, держа наготове ружье. Он устал, и ему хотелось спокойно выспаться хотя бы одну ночь.
Как в детстве прятался под одеяло от всяких страхов, так и в этот раз Витька спрятался в палатку от медведя. Правда, он сам видел, как даже небольшой медведь легко, будто газетную бумагу, рвал брезент. А этот громила и рвать не будет — переломает вместе с палаткой, если будет бродить по берегу и наткнется.
Витька слышал, что такие большие медведи ничего не боятся. Стоит на их пути палатка — не свернут, идут прямо на нее. «А может, все это — выдумка?.. Вот я сегодня и буду подопытным кроликом».
Витька положил заряженное ружье прямо на себя, поверх спального мешка, чтобы удобнее было высвободить руки и выстрелить, если на палатку обрушится медведь. Можно было бы раза два пальнуть в темноту. Тогда бы медведь уж точно не подошел. Но Витька думал — может, все обойдется и будет надежда еще завтра днем увидеть этого великана. «Неужели доживший до такого возраста медведь легкомысленно попрется на палатку? Ведь я с испуга и убить могу! Не должен он вроде бы этого делать… А может, он такой умный, что понимает: стоит побыстрее помахать лапами — и бояться ему будет некого?»
У Рене Малеса в книжке «Страна охоты и вулканов» Витька читал, что медведь, раненный тремя пулями, одна из которых пробила во всю длину туловище и раскроила сердце, пробежал еще несколько сот метров.
От всех этих мыслей уже не хотелось спать. Витька зажег свечку, накапал расплавленный парафин на пластмассовую тарелочку, приладил свечку и поставил тарелочку на матерчатый пол палатки. Пламя огарка, окруженное радужным ореолом, тревожно вздрагивало от ветерка, проникающего в небольшие щели. Витька достал завернутую в кусок газеты школьную тетрадку, в которой писал диктанты. Когда некому было диктовать, он переписывал по памяти слова какой-нибудь песни или стихотворения, а потом, вернувшись с полевых работ, брал у Зинки Песенник, проверял по нему ошибки и красным карандашом ставил себе двойки, тройки, изредка четверки.
«Какую же песню переписать? — подумал он и даже усмехнулся, потому что первой пришла на память песня туристов: „Мама! Я хочу домой…“»
Возле палатки вроде бы что-то хрустнуло. Витька схватился за ружье и напряженно слушал… Ничего, кроме шума прибоя… Он прислушивался, а глазами машинально пробегал строчки газеты, в которую была завернута тетрадка: «Жанна обладала ясным умом и сильным характером. Была девушкой смелой, настойчивой и целеустремленной. Ей минуло семнадцать, когда она освободила Орлеан, и девятнадцать — когда ее сожгли».
Витька опустил ружье и еще раз перечитал эти строки. Все ночные опасности сразу показались ему преувеличенными. Он оторвал клочок газеты, аккуратно сложил и сунул в нагрудный карман ковбойки…
Утром, укладывая вещи, придирчиво осмотрел каждый предмет, в надежде найти что-нибудь лишнее. Но все было нужно, кроме куска мыла. От него отрезал небольшой кусочек, остальное оставил, чтобы поняга стала хоть чуточку легче.
Ни вчерашнего медведя, ни его следов дальше не было. Встретить такого зверя дважды было бы слишком большой удачей.
День был безветренный, солнечный, но что-то беспокойное, непонятное висело в воздухе. Во второй половине дня стало ясно, что это не пустое предчувствие — с океана донеслись тревожные стенания. Налетел ветер, начал рвать гривы с волн и солеными брызгами швырять их на берег. То и дело какая-нибудь волна выскакивала дальше обычного на «прибойку» и хлестала по ногам. А одна изловчилась и обдала Витьку с головы до ног. Поняга намокла и стала еще тяжелее.
Слева начинался широкий Кроноцкий лиман. Его отделяла от океана узкая длинная коса. Если правильно сказал Гераська, она тянулась километра на три, а потом прерывалась узким горлом, по которому воды реки Кроноцкой впадали в океан. Гераська уверял, что через устье лимана не пройти. Но Витька сам хотел проверить это. В 1909 году где-то в этих местах переправилась экспедиция на лодках, сделанных из шкур убитых здесь же, возле лимана, медведей.
«А я сделаю плот, — надеялся Витька. — Вон сколько бревен валяется по всему берегу».
Океан разыгрался так, что не было слышно наката — все слилось в сплошной рев бушующей воды.
Витька долго шел по открытой всем ветрам косе, наполовину песчаной, наполовину поросшей как будто подстриженной травой… Устье, к которому он наконец добрался, было не очень широким: мог бы перебросить через него камень. Но о том, чтобы перейти его вброд, нечего было и думать. Вода вырывалась в океан так стремительно, что крутила страшные водовороты, через которые даже нерпы прорывались с трудом.
Вода в лимане была намного выше, чем в океане, и даже мощные накаты волн не могли сдержать напор водяной лавины. Переправиться где-то поблизости на плоту тоже было нельзя. Даже моторную лодку снесло бы под грохочущие валы и
