Валерий Янковский - Тигр, олень, женьшень

— Ай-гу! Пеми-я! Пеми-я! (Ой! Тигр! Тигр!)

В этот момент наш затор прорвался. Мы, братья, в наспех накинутой одежде, а отец в короткой замшевой куртке поверх белой почти до пят ночной рубахи вывалились во двор. При свете электрического фонарика и мечущегося пламени факела, вынесенного одним из возчиков, разглядели павшего на колени, хрипящего, с разодранной шеей быка и бледного растрепанного корейца. В руке его дрожала палка. Кровь из раны животного черной струйкой сбегала на утоптанную серую землю двора.

Человек с палкой несколько раз беззвучно раскрыл рот, на время лишившись дара речи; потом вдруг заголосил. Из сбивчивых и бессвязных фраз все же кое-что разобрали.

Услышав сквозь сон приглушенный хрип, мычание и возню на улице, он вообразил, что один из забияк, отвязавшись, снова напал на другого. Опасаясь, что бык может быть покалечен, хозяин схватил палку, выбежал в темноту и кинулся к дерущимся. На дворе свистел ветер, лаяли собаки. Подбежав к быкам, он увидел, что один из них сидит на другом. Решив разнять сцепившихся, кореец завопил диким голосом и взмахнул палкой — ударить того, что был сверху. Но к нему обернулась голова с зелеными сверкающими глазами и страшно рыкнула. Мощный метровый хвост хлестнул по щеке. Он понял, на кого поднял руку, и взвыл: «Ай-гу, пеми-я!»

Палка беспомощно опустилась, кореец в ужасе зажмурил глаза, прощаясь с жизнью…

Однако, ошеломленный хором звуков, страшный наездник не сумел выполнить свой классический прием — свернуть шею и утащить жертву. Бросив упавшего на колени вола, тигр мгновенно растворился во мраке. Вся сцена длилась не более минуты.

Следом за нами из большой фанзы высыпали все ее обитатели. Раненого, глухо мычащего быка завели в помещение, перевязали, пытаясь остановить кровь.

С блуждающим, отрешенным взглядом, без кровинки в лице, оглушенный кореец все подносил руку к щеке, едва слышным сорванным голосом вновь и вновь пересказывая все сначала. А наш упрямый отец уговорил второго возчика оставить своего быка на привязи, укутался в длинный монгольский тырлык и просидел в засаде до зари. Но зверь больше не появился.

Утром всем миром осмотрели израненное животное и пришли к выводу, что положение безнадежно. Кореец опустил голову — он лишался кормильца. Отец похлопал его по плечу, обещая помочь купить другого. И верно, через несколько дней на стане появился новый бык.

А тигры продолжали хозяйничать…

Январь в восточной Маньчжурии суров. Даже днем, в ясную и солнечную погоду, температура редко поднимается выше 25 градусов, а устойчивые северо-западные ветры жестки и колючи. Они гудят, свистят в вершинах голых деревьев, тревожно шуршат неопавшим листом молодых дубняков и орешников, завивают снежные смерчи в открытых долинах. Через неделю лицо охотника становится почти кирпичным, но пока не отрастет борода, оно едва терпит студеное дыхание далеких монгольских степей. И когда взобравшийся на высокую сопку одинокий таежник обшаривает в бинокль уходящие вдаль склоны бескрайних хребтов, до боли стынут руки, и бинокль, кажется, примерзает к глазам.

Но вот призмы выхватят скрытую от неопытного глаза лесную жизнь: настороженные уши залегшей в зарослях косули; ворочающего в поисках желудей кучи листа и снега горбатого кабана; осторожного, с высокими рогами оленя или проворно пробирающегося хищника, и сразу забыты холод и невзгоды, сразу становится жарко; слышно, как стучит сердце…

А название этим, вероятно, самым первобытным мужским эмоциям — большая охота! В жертву ей приносится все.

В сумерках морозного январского вечера у ворот обнесенного земляным валом селения Чунгоу остановилась живописная группа. Могучий рыжий бык, впряженный в двухколесную арбу, загруженную охотничьим скарбом; два корейца в зимних серо-белых ватниках и мохнатых шапках; шесть разношерстных и разномастных собак и два охотника в потрепанных куртках и брюках из самодельной козьей замши, в меховых шапках-ушанках. На ногах обшитые юфтовой кожей легкие японские джикатаби, суконные обмотки. У обоих через одно плечо кобура с биноклем, на втором — английский армейский карабин «Ли-Энфилд» на десять зарядов.

Старшему, коренастому, с усами-стрелками, — шестьдесят два, младшему, стройному и безусому, — двадцать один год. Отец и сын — оба Юрия — начали эту охоту вдвоем.

За воротами, оплетенными колючей проволокой, показались тепло одетые вооруженные люди.

— Кто такие? После заката солнца чужим вход воспрещен!

— Не чужие, — один из корейцев вплотную подошел к заграждению, — это Якосике из Кореи снова приехали к вам на охоту.

— A-а, семейство Четырехглазых?! Проходите, проходите прямо к дому старосты, для вас есть интересные новости!

Ворота со скрипом отворились, и группа оказалась на прямой деревенской улице, делившей на две части сто фанз в прямоугольнике деревни-крепости. Обставленная лесистыми горами, деревня Чунгоу стояла посредине распаханной долины, имея два выхода — на юг и на север.

Сквозь оклеенную бумагой знакомую дверь домика старосты пробивался желтоватый свет. Здесь охотники останавливались не первый раз, а когда вы появляетесь в затерянном в горах селении, где вас знают и ждут, — это большое событие. На дворе то и дело скрипит снег, один за другим прибывают старые знакомые.

— Вассо? (Прибыли?) — поклон, и гость усаживается на теплой циновке, скрестив ноги калачиком. Все терпеливо ждут очереди поделиться лесными новостями. Старики, не торопясь, прикуривают трубки от углей жаровни, попыхивают едким самосадом. Молодым в их присутствии курить не положено.

Но вот появился главный гость. Сняв на крылечке за дверью обувь, через порог ступил маленький, с реденькой, уже седой бородкой старый охотник Пак Тумани. Он прямо из леса, после осмотра своих самодельных плашек на колонков. Подчеркнуто небрежно бросил в угол связку золотисто-коричневых шкурок и на правах старого друга поздоровался с прибывшими за руку. Потом солидно опустился на предусмотрительно освобожденное место. Не нарушая обычаев, справился о здоровье, о старших сыновьях, о планах на ближайшие дни. Юрий Михайлович ответил:

— Старшие сыны задержались по делам, прибудут позднее. Завтра думаем шагать дальше, в верховье, а там в Туганзу.

Тумани протестующе поднял коричневую ладонь:

— Слушайте мои слова. Ехать вам дальше нечего. Зверя в горах много, нынче и тигры вокруг Чунгоу. И не один, а четыре. Вам следует заняться ими. Завтра увидите следы.

Загалдели все. Тигры одолели, жизни от них нет! Вернулись те, что в прошлом году задрали на лесоповале двух маньчжуров. Только тогда не было снега, вы не смогли их отыскать… На днях при вывозе леса в восточном ключе «кхаро» (тигр) напал на шедшие последними сани, оборвал постромки, уволок коня — пристяжку. Остальные в панике примчались в деревню; с тех пор никто не рискует ездить в лес, даже за дровами. Четверо вооруженных селян ходили на место, нашли неподалеку от тропы только клочья шерсти. Один тигр не мог съесть лошадь за два дня! Да и по следам видно…