подарила.
— Молодая.
— Первый год щенится.
— Говорят, мог ты и ее взять, — напомнил Борис.
— Дал зевка. Копаю, ружье в стороне, а она носом мне в спину — тыц! Пока я тор да ер, ее поминай как звали.
— Расскажи маленьким. Сберег для будущего года, боишься без выводка остаться, без премии…
— И ты, выходит, напраслину возводишь. Говорю, дал зевка. — В черных глазах Мильшина плеснулось недовольство. — Под старика Богдана стараешься? Старый Богдан чудаком был, чудаком и останется. А ты на кой черт ее бил? Всех переведем, где такой куш схватишь? За такой кусок надо трубить да трубить на работе, а тут… тыц! И пятьсот в кармане.
— Богдана Савельича ты не трожь, правильный старик, — сердито проговорил Борис.
— Из засады взял волчицу? — примирительно спросил Мильшин.
— В норе была.
— Вон оно как. — Мильшин снял с головы шапку, вытер рукавом потную лысину. — Бью или не бью волчиц — все равно трепаться, Борис, будут. Людям почесать язык всегда хочется. Молча посидеть — безделье, а потрепались — вроде делом занимались. Мне-то что? Все устроены-выучены, сам как-нибудь дотяну до пенсии. Тогда — лежи, кури, плюй в потолок. Тебе трудно будет, твой колхоз большой.
— Да, на егерских харчах не разгонишься, но браконьеров всех прижму.
— Тебя на мякине не проведешь, — с явной неприязнью сказал Мильшин. — Вздохнули было — на пенсию старик Богдан ушел. Ох и въедливый был егерь! Житья никому не давал. И как голова его до седин уцелела? И сейчас все еще свое гнет. Тебя на свой манер выучил.
— Говорю тебе, не трожь Богдана Савельича, — снова предупредил Борис.
— Старику сошло, а вот другому, глядишь, повезет меньше, — вроде бы сочувственно, с товарищеской доверительностью предупредил Мильшин. — Вот ты весной инспектора рыбнадзора Бушменова пытался ловить с дрофами. Взъестся — останешься без рыбы, не даст даже обсохших сазанов набрать. От охоты до охоты нечего жевать будет.
— Прижму Бушменова, — Бочаров упрямо склонил голову. Русые, чуть влажные кудри упали до самых бровей.
— Смотри. Бушменов — сила, не нам чета.
— По закону прижму, — сказал Борис тихо, но жестко.
Мильшин медленным, осторожным взглядом, чтоб это не было похоже на демонстрацию неприязни, окинул поджарую фигуру егеря. Сильные ноги расставлены широко. Не вдруг-то сшибешь такого наземь. Да и характер, как говорят, дал бог человеку. Попробуй переубеди его. И все-таки решил возразить:
— Законы, они, Борис, что паутина: муха завязнет, а овод проскочит. Хочу посоветовать тебе: круто взял, как егерем стал. А работаешь не чисто. Зря ты хирурга Андрейчева не оштрафовал. Всем штраф, а ему нет, — Мильшин засмеялся. — Так и Бушменов делает.
— Алексей Иванович случайно. Хотел посмотреть на кабана, никогда не видел. Хороший врач. Какой он браконьер?
— Не поверят, Борис, тебе. Андрейчев институт кончал: понимает, что к чему. Кабанов смотрят в зоопарке, придумай что-нибудь поумнее. Понимаю, вроде бы дружите вы, ты и попустил. А если по закону, то всех надо: друг, сват, брат. Так-то, Борис. Ты зря нос задираешь. Не я один так думаю, многие говорят…
— Балуешь ты его, Ольга. Ой, балуешь. — Богдан Савельич, пригибаясь, шагнул в камышанку. — Ишь, вылеживается до обеда, — старик стащил одеяло с Бориса.
Иссеченное, будто старый дуб, трещинами глубоких морщин лицо бывшего егеря улыбается одними глазами. А по-степному прищуренные глаза еще совсем молодые. Все знают в поселке поразительную меткость и зоркость этих глаз. Голова, стриженная под машинку, густо побита изморозью уже давнишней седины.
— Пусть поспит, намаялся с волчатами, — полнолицая Ольга просяще улыбалась, сдерживая желание прикрыть мужа. — Сегодня перед рассветом приехал.
— Июль на дворе — какие волчата? Сейчас волчонок барана на загривке упрет.
Богдан Савельич хотел что-то еще сказать, но она перебила:
— Восемь волчат, волка и волчицу добыл Боря. Придите попозже, дядя Богдан. Пусть Боря выспится.
— Проспит царство небесное. — Старик достал большую трубку, сунул в рот. С удовольствием почмокав, ласково отмахнулся от Ольги: иди, мол, занимайся своими делами. Потормошил Бориса за плечо: — Пора на утрянку.
— А? — Борис открыл глаза, быстро сел. Увидел Богдана Савельича и, еще не проснувшись как следует, заговорил: — Сейчас, Савельич. Смотри, заспал?
— Боря! — огорченно протянула Ольга. — Вот же, не дадут человеку поспать, что он, мальчишка, что ли…
Ее обижало, что в поселке не считались с Борисом, уверяли, будто, кроме охоты, его ничто не интересует. Немалая доля вины в этом была Ольгина, она сама рассказывала о беспомощности мужа в хозяйственных делах. Скрывать это от соседей было бесполезно. Они видели Ольгу с топором и молотком на подворье, с косой и вилами на покосе, с лопатой на огороде. Сама ругала мужа за тяжелую бабью долю, но обижалась, когда подобное позволял себе кто-нибудь другой, и в таких случаях начинала так горячо расписывать достоинства Бориса, что любой невольно умолкал. «У него золотые руки, он все может». В действительности же у Бочарова спорилось и ладилось лишь то, что касалось охоты. Мог он скроить парус, а сейчас, когда моторы почти вытеснили паруса, это и старики подзабыли. Мог найти и устранить самую заковыристую неисправность в ружье, в мотоцикле, в лодочном моторе. Весной и осенью никто больше его не добывал уток и гусей, зимой — зайцев и лис. Отлично знал охоты на дроф, сайгаков и кабанов, а после поездок с Богданом Савельичем выучился брать волчат.
Заметив, как недовольно нахмурилась Ольга, старик смущенно потер лоб и сказал, как бы оправдываясь:
— Бушменов подлинь привез, надо брать стервеца за грудки. Потому и разбудил.
— Черт с ним, — безразлично пробурчал Борис, пытаясь спрятать голову под одеяло.
— Ты же егерь!
Сбросив с себя одеяло, Бочаров до хруста потянулся и вдруг сказал решительно:
— Пойдем! Я ему дам подлинь!
— Ишь какой прыткий. Куда пойдем? — Богдан Савельич пососал пустую трубку. — Обыскивать мы не имеем права. Надо захватить на месте.
— Попробуй! У меня тысячи гектаров.
— Можно. На рыбу запрет — море пустое. Кроме Бушменова, в море никого. Подлинь вся на островах — там он и промышляет. Там его и надо брать. Говорят, на островах и другие балуются, с берега выходят. Поехал бы я с тобой, да мне нездоровится.
— Оля! — крикнул Борис — Собирай манатки! Еду на острова.
Попрощавшись, Богдан Савельич до самого дома удивленно покачивал седой головой. Борис — вылитый Петр Иванович. В начале тридцатых годов случай занес старшего Бочарова в приморский поселок. Хорошему слесарю не нашлось работы, рыбачить не понравилось, от нужды он взялся за ружье. И пристрастился к охоте. Сперва добывал много, а потом перестал привозить добычу. Где охотился, там и отдавал ее за бесценок, лишь бы на хлеб-соль да на
