нарастал. Стая часто бросалась на кабана и с визгом разбегалась. Кабан пытался убегать, но тут же садился, стараясь скрыть голени. Сидя, ревом и клацаньем отгонял хищников. Они все плотнее окружали его, рычали, взлаивали с подвывом, вновь бросались вперед — ожесточенно, чуя кровь. Все смешалось в свалке. В грозном реве кабана начали прорываться стоны, а злобное рычание стаи покрывало тоскливое поскуливание волка в стороне от схватки.
Борис выжидал: если кабан отступит на ближний плес, можно свалить пару хищников. Но кабан обессилел, оборонялся на одном месте, и Борис пулей ударил по направлению свалки. Тотчас стихла стая. После второго выстрела она кинулась в глубь острова. Кабан притих.
Тишина была недолгой. Сперва взвизгнул волк. Потом, протяжно застонав, поднялся кабан и медленно поплелся к отмели. Он пристанывал, уходя от участившихся всхлипов волка.
Перед зарей затих волк. Кабан стонал на опушке, редко и тихо. Борис нетерпеливо дожидался рассвета: подходить к раненым было опасно. В зарослях затаившийся волк может сильно погрызть; кабан — броситься, свалить, и пропадешь от острых клыков.
Едва завиднелось, пошел на стоны. Кабан попытался вскочить, но лишь медленно приподнялся на передние ноги и протяжно застонал. Голова и подбрюшье его были окровавлены, песок под ним густо пропитался кровью. Борис выстрелил. Кабан повалился на бок, открывая изорванный волчьими клыками живот и ободранные до костей голени. По кровавому следу Борис прошел на поляну, где ночью была схватка. На подмятом камыше лежал рослый полуседой волк, изрезанный клыками кабана.
— Отвезть свинину в поселок — деньги бы, — проговорил Борис. — Перекаты сухие, не выберешься в море. Придется засолить в лодке и самому есть солонину. Черт возьми, шкуру понесешь сдавать, скажут, в запрет свалил. Выбросить?.. Жалко, добро пропадет. Солонину будешь есть — увидят и еще хуже заговорят. Да, чего я выдумываю? Шкуру сдам. По ней видать, что добивал. Как говорил Богдан Савельич: умные поверят, а для дураков и спутники не летают.
Моряна зашла «по порядку»: ветер потянул с норда, постепенно свалился, отошел к востоку и начал крепчать. Весь день моряна набирала силу. Уверенно передула закат, а ночью «засопела» — стали слышны ее тугие потоки. На рассвете по морским отмелям ходили запененные волны. Дальние острова затопило, по ним шла крупная зыбь, беспокоя подлинь. Вода прибыла еще, и в полдень через острова покатились крутые гребни. Они били птиц, и те не выдержали, поплыли к береговым островкам и прибрежным зарослям. Вечером моряна еще прибавила и начала грозно гудеть, вода стремительно повышалась, море подкатилось к Вербному и зарокотало, захлебываясь белыми волнами.
Полдня Борис кольцевал птиц на мелких протоках береговых островов, потом погрузил все со стана в лодку и начал отходить к вершине Вербного. Ночь застала его на самом бугре. Здесь было затишно, но и опасно: западет моряна — мгновенно обсохнешь, лодку стянешь лишь трактором. А откуда ему тут быть?.. Часто просыпаясь, шестом мерил глубину. В полночь моряна, как запаленный бегун, задышала порывисто, и вода тотчас тронулась назад, «пошла на скат». Чтобы не заспать, вовремя отойти с бугра, Борис принялся готовить на жарнике завтрак.
Пала обильная роса, и все вокруг стало мокрым, как после дождя. Моряна затихла. Море у Вербного перестало шуметь, отходило к дальним островам. Борис сплыл на поляну, бросил якорь.
Моряна выгнала ночью волчью стаю в степь. Подлинь спряталась в прибрежной крепи. Здесь она будет в безопасности. Можно ехать домой — отвезти свинину и шкуры… Но что, если моряна не затихнет, а прибавит? Это вполне возможно: удержится до восхода солнца — подует сильнее. Тогда вода из крепи разольется по степным луговинам, подлинь выплывет туда, и ее будут бить палками.
Светало. На востоке стыли редкие облака. Значит, моряна не раздуется, кончилась. На северо-западе поднимался черный вал продольных иссиня-черных, с сизыми рваными краями туч. К норд-весту. Из-под таких туч если рванет, то ураганный. К полудню меляки отрежут острова от моря — и с Вербного не выберешься. А такая «рваная шапка», как прозвали норд-вест на Каспии, дует не день, на всю неделю потянет. Надо ехать! Борис вытолкал с острова лодку, начал готовить парус.
Далекое море раскатывало крупную зыбь.
Норд-вест примчался из степи с гиком и свистом. Деревья застонали от его удара, чаканные заросли на опушке упали вершинами на воду. Вдали море мгновенно вздыбилось белыми гребнями.
Теперь уехать Борис не мог. Ни ураганный ветер, ни морские отмели, которые через час обнажатся, не страшили его. Все это не в новинку. Он знал, что к полудню меляки отрежут море от островов, а к ночи они залягут высокими буграми среди песков обсохшего морского дна, и вода останется только в протоках. Сегодня в островной край не придет беда, — скатываясь из береговой камышовой крепи, вода будет наполнять ерики. Завтра во многих уже не найдешь капли, и, покидая их, в поисках глубоких протоков подлинь пойдет пешком от острова к острову, по песку, видная всем, беспомощная. Налетай воронье, приходи кабаны, еноты и волки — клюй, рви, грызи сколько хочешь. Приходи браконьер — собирай птицу в мешки, бей лебедей палками…
«Приедет сюда Бушменов или нет? Знает, что в островных ериках скопилось много рыбы — бери сазанов, стреляй осетров. Но такое не только здесь будет, повсюду обсохнет рыба, а Бушменов один. Если ему известно, что я здесь, то не приедет, южнее, у Джильгиты, «рваная шапка» застигнет врасплох белуг, будут там лежать огромными черными тушами в бочажинах и култучинах. Весной приходил, просил: в случае чего, охраняй рыбу, а я, мол, за дичью буду присматривать. Во время пролета составил несколько актов на нарушителей, передал мне. Дружбы ищет, чтобы я ему спускал браконьерство».
Ветер приволок из степи пыль; от нее взморье порыжело, потускнело солнце.
К полудню норд-вест перешел в ураган. Вокруг островов легли белые пески, изрезанные черными протоками. Борис, прихватив с собой мешок, брезентовую куртку и рукавицы, пошел по обнаженным отмелям. Местами они были густо усыпаны мелкими ракушками, хрустящими под ногами, как крупная соль на палубе рыбацкого судна. В неглубоких ложбинах и ямках с водой попадались синюхи и подлещики, к ним медленно пятились клешнястые, мрачно-зеленые раки. На взгорьях белелась вобла. Обсохшая, она не отливала литым серебром, как в сетке. Бока, брюшко и места около хвоста, махалки уже были багряно-красными, словно окровавленными; черные зрачки глаз окольцовывались красным ярким ободком. Золотопузые сазанчики лежали с выклеванными глазами — это разбойничали отовсюду слетевшиеся сюда вороны, они, кроме глаз, ничего не трогали, слишком много было поживы. Заметив в промоине ворочавшуюся щуку,
