к ночи затихнет, то около лодки останется глубина не больше двух четвертей.
До первых кулиг куги брели долго. Миновав их, вышли к густым чаканным зарослям. На окрайке начали попадаться кабаньи рытвины. Старые — с оплывшими серыми краями и чистой, прозрачной водой в ямах; свежие — с черными глыбами земли вокруг и мутной водой. Присмотревшись к следам, Богдан Савельич отметил, что кабан бродит в одиночку, без стада, так же как и несколько дней назад, когда старик обнаружил кабана здесь. Это сулило удачу.
Перед заходом солнца охотники разошлись и затаились у кабаньих троп. Моряна стихла, установилась чуткая тишина. Лишь легкое течение воздуха колебало сухие вершины листьев чакана. Они терлись друг о друга, еле издавая скрипучие звуки.
Еще не стемнело, когда в глухой крепи с лежек начала вставать свиньи. Донеслось поохивание старых, потом взвизгивание поросят и подсвинков, ввязывающихся в короткие потасовки. Вскоре у них под ногами захрустел камыш, примятый на тропах; когда они забредали в ямы с водой, слышалось негромкое похлюпывание. На кормежку выходило три стада. Одно, особенно многочисленное и шумное, шло к Богдану Савельичу, устроившемуся метрах в трехстах от Бориса. К нему брел кабан. Сипло и густо поохивая, шел медленно, спокойно. Борис затаил дыхание, приподнял ружье к плечу и навел его на тропу. Вдруг кабан затаился — видимо, почуял что-то подозрительное. Остальные стада уже покинули камыши и шли по чакану. Одно из них прошло мимо старика, он не стрелял, — видно, не было там кабана-одиночки. Бориса начало тревожить долгое затаивание зверя. Наконец кабан тихо вздохнул, потом, коротко зевнув, негромко клацнул челюстями. Медленно двинулся по тропе. Борис положил палец на спуск, ожидая выхода кабана на небольшую поляну, там он обязательно остановится, чтобы осмотреться, прослушать заросли и, втягивая воздух, определить, что ожидает его впереди. Еще несколько шагов, и он окажется на мушке. Для верного выстрела будет достаточно увидеть одну голову: по ее размерам можно определить рост зверя, и если он остановится, не выйдет на поляну, можно подать ружье вправо к передней лопатке и бить. Вдруг кабан раздраженно сапнул, громко втягивая воздух. Угрожающе ревнул и затих. Борис слышал его затаенное дыхание.
Вдали шумно задрались подсвинки. Когда визг потасовки затих, Борис услышал треньканье камышовки на тропе в крепи. Потом еще одной. Опустил ружье: кабан бесшумно уходил, испугавшись человека, других обитателей камыша он не боялся. Борис осмотрел тропу, не нашел, что насторожило зверя. Вернулся в засидку и увидел еле приметную стежку енота: она тянулась к кабаньей тропе. Моряна давно затихла, но с прохладного моря воздух медленно перемещался к разогретым днем камышам. Ветер втянул запах скрадка на тропу енота, а по ней и на кабанью.
Выругав себя, а заодно и енота, Борис громко покрякал уткой, вызывая Богдана Савельича. Тот, выслушав, укорил: надо, мол, смотреть лучше — это не на базу сидеть. Зная, что кабан всю ночь будет бродить в стороне от стад (поросята и подсвинки мешают ему нагуливать жир на зиму), старик все же предложил:
— Придется попробовать около свиней, — может, случайно подойдет.
Всю ночь они подкрадывались то к одному, то к другому стаду. Затаивались рядом, подолгу сидели, прислушиваясь: не бредет ли кабан? Несколько раз вблизи раздавались его грозные посапывания и сиплый короткий рев, — видимо, он отгонял енота или лису. Рев настораживал стадо, и оно затихало. В тишине слышались шаги удаляющегося кабана. Отойдя, он вновь принимался рыть землю, выворачивать корни и вкусно чавкать, поедая их. Тогда и стадо начинало кормиться. Старые свиньи подолгу рылись на одном месте, а поросята и подсвинки широко разбредались, шумно перебегали, с визгом и сапом поддавая друг друга в бока. Иногда они паслись в двух-трех шагах. В темноте все — и малые и большие — были черными. Когда взошла луна, старые стали темными, щетинистыми; подсвинки — рыжими, короткошерстными, а поросята — светлыми и словно голыми.
К рассвету все стада почти разом начали отходить в крепь, изредка и накоротке останавливаясь на кормежку. Шумно прошли по тропам в камышах. В глубине, после короткой потасовки из-за места между поросятами, улеглись на лежки и затихли.
В море занималась заря. В провалах черных туч разливались голубые озера неба.
Богдан Савельич, усталый и полусонный, сказал, что кабан тоже ушел на лежку и надо идти на лодку. Готовить завтрак, потом хорошенько отоспаться и к вечеру вернуться. Неожиданно вдалеке на большую поляну в чакане вышел кабан. Был он огромен. Высокий спереди, с мощной грудью и длинным рылом, созданный природой к нелегкой жизни в камышовой крепи. Прислушиваясь, остановился и приподнял голову. Борис посмотрел в бинокль. Недалеко от черного пятака рыла белели клыки. Верхние — загнутые вверх, нижние — острые, разлетистые, длинные. На сильном загривке дыбилась высокая щетина. Постояв, кабан начал легко выворачивать черные глыбы земли. Короткий хвост с пушистой черной метелкой кругообразно завертелся.
— Вертит хвостом, — сказал Борис. — Спокоен.
Старик жестом приказал замолчать. Кабан разрыл неглубокую просторную яму. Дождался, пока она до краев зальется водой, и повалился в нее. Ворочаясь, он пристанывал и охал от удовольствия. Полежав, сел, как обычно он садится, когда волки или собаки пытаются схватить его за голени. Повел клыкастой головой в стороны и не спеша вылез. Отряхнулся. Неторопливо пошел окрайком зарослей, то там, то здесь останавливаясь на кормежку.
— Борис, знаешь, он не пойдет в крепь, — довольно отметил Богдан Савельич, — Теперь будет бродить весь день. Подует ветер — можно его скрасть.
Посмотрев на небо, старик улыбнулся. Борис проследил за его взглядом — высоко над морем хороводом кружила стая пеликанов, — значит, жди моряны. Плотные тучи на востоке вытягивались к западу длинными полосами — тоже к близкой моряне.
— Не дрейфь, Борис, — засмеялся Богдан Савельич. — К вечеру будет кабан в лодке. Пошли спать.
Отыскав толстый нанос, намытый моряной, они намостили ложе и прилегли. Богдан Савельич, пьянея, долго сосал только что накуренную трубку, потом свернулся калачиком и заснул. Борису хотелось есть. Надо бы сходить к лодке за харчами, но если попадешься на глаза кабану — он уйдет в крепь. Выкурив еще одну сигарету, Борис натянул на голову полу брезентовой куртки.
Бочаров проснулся от шороха шагов. К ним шел человек. Шел быстро… по их утренним следам. Борис приподнялся, увидел в зарослях Мильшина. Тот обрадованно помахал фуражкой. Подойдя, обтер рукавом потный лоб, негромко поздоровался. Присел рядом и виновато попросил:
— Не ругайся, Борис. Выпытал у Ольги, куда вы поехали. Понимаешь, не откажи, вот как надо, — Мильшин провел рукой по горлу. — Сын приезжает, а у меня ни мяса, ни денег. Подбился под корень. Пытался деньжат
