вскрикивая, перелетают. И вновь бегут, по-хозяйски добротно очищая сенокосы.
Сильные орланы, спасаясь от ветра, залегают под кустами. Когда к кустам подступает вода, птица встает. Подпрыгнув, размахнет саженные крылья. Ветер ударит в них, далеко отбросит тяжелое тело. Ни разу не взмахнув, орел выпустит когтистые лапы, приземлится на сухом и, пока складывает крылья, неуклюже бежит. Неловко, подскоками, доберется до куста и опять заляжет в затишке.
В вихревом небе ни коршунов, ни ястребов: на полоях перелетной птице спокойно.
Иногда на облитом островке приподнимется заяц. Сядет, поставит торчком длиннющие уши и спокойно закрутит головой, решая: уходить или еще рано? Течения шевелят травы вокруг, с шорохом проносят листья, жадная земля радостно пьет, громко булькая. Над захлебывающимися норами и отнорками с треском лопаются воздушные пузыри. Страшно косому, а бежать по голому полю — куда страшнее. Приляжет, вновь затаится. Почувствует, что голени вода мочит, встанет. Наверное, вздохнет огорченно: покидай сухое место, лезь — мокни. А вдруг волк? Не убежишь. Вдруг орлан? С неба ему все видно, зашумит сверху, когти выпустит, и снимай тогда шубу. Повезет — выберешься на сухое, и опять не зевай — сломя голову несись в первый куст. А если там лиса или волк? Они знают большую моряну, сторожат раззяв и лежебок. Косому по колено, утки от него шарахаются, а он все решает: бежать или остаться? Когда плеснет под брюхо — сиганет в воду и прыжками поскачет. На сухом встряхнется и задаст такого стрекача, что пыль позади схватывается.
Лиса с разлива выбредает медленно. Боится, головой испуганно крутит, но идет еле-еле. Бежать лисе заказано: намочишь хвост — гирей повиснет сзади, погубит, стервец. Попробуй-ка врежь во всю прыть от охотника или беркута. Долго плетется, как немощная старушка с огорода.
Случается, и волк выходит. Этот быстр, хвост ему не беречь — палкой держать может, орла не боится, а для остальных зверей и птиц он самодержец-владыка. Идет решительно, гордо. Кусты дотошно осматривает: не лежит ли енот, не затаился ли косой, не спрятался ли подранок? Спесь с него слетает, лишь когда человека увидит. Припадет, погрузится в воду, оставит один нос сверху. Лежит, пережидает или ползет к кусту, так, кроме носа, ничего и не высовывая.
Кабаны, пока моряна расплескивает силы на луговинах, обосновываются на опушке камышей, на вершинах сухих островков. Из наноса гребут временные высокие лежки. Намостят и улягутся спать. В майскую и летние моряны они редко покидают основные лежки. Обольет их — лежат; зальет — сидят в них, вода теплая — терпеть можно. Волна пойдет, начнет беспокоить — поплывут к берегу. Попадется на пути бревно, кабан закинет на него передние ноги, голову повыше задерет и отстаивается до спада воды. Заплескивать в уши начнет — поплывет к меляку, пловец он замечательный. Кабаны боятся ноябрьской моряны, она иногда грохает большой водой. Чуть водица под лежки — бегут из крепи. На окрайке не жалеют сил, мостятся как можно выше. Здесь упрямо держатся, надеются — западет ветер, пойдет вода на скат. Бежать через луговины до степных кустов опасно.
…В роще, вдали от гудящих камышей и близкого грохота моря, Борису стало казаться, что моряна будет обычной. Он спокойно дожидался подхода воды. Пока она докатится до бугра, пролетная отдохнет, начнет срываться на крыло и перелетывать, отыскивая кормистые места. Можно хорошо поохотиться. Смастерив на опушке засадку, уселся в ней. Вода быстро приближалась. Недалеко на сухом островке вскочил заяц. Вылетев на сухое, трахнул мокрой шубой и, прижав уши, ринулся к Борису.
— Задавишь, чудило! — закричал он, приподнимаясь из куста.
Заяц с ходу хотел остановиться и пошел кубарем через голову. Вскочив, полоумно нырнул в куст и припал рядом к земле. Все тело его трепетало от страха; шея вытянута, уши вдавлены в туловище, глаза зажмурены. Борис не шевелился. Косой задрожал заячьей рассеченной надвое губой, принюхался. Натопорщив длинные усы, недовольно сапнул и открыл один глаз. Увидел резиновые сапоги, обнюхал их и попятился. Приподнимая уши, присел, открыл второй глаз и увидел Бориса. Пытаясь отпрыгнуть дальше, он взвился в воздух, ударил Бориса в живот головой, отлетел и шмякнулся за кустом. Мгновенно прыгнул и понесся, не замечая кустов, тропинок и густотравья. Борис засмеялся:
— А говорят, зайцы на человека не нападают.
Прополосканное ветром небо стало бесцветно. По луговине покатились маленькие волны. Вода облила засидку, кулички обежали ее и начали покрикивать в тамарисковой роще.
В стороне раздался выстрел. Борис посмотрел в бинокль. Угнездившись в маленьком кусте посреди разлива, кто-то начал охоту. Решиться на это мог только искусный охотник: его скрадок был заметен издалека. Не шелохнувшись, охотник терпеливо дожидался стаи. Когда она была далеко, стрелок поднялся и вырос на мелководье черным пугалом. Утки бросились вверх, растопырив крылья. Ветер ударил в остановившиеся крылья и натащил птиц на скрадок. Охотник вскинул ружье. После дуплета у двух селезней подломились крылья, они черными комками косо полетели вниз. Охотник не побежал к ним, — значит, снял намертво.
Вслушиваясь в выстрелы, Борис попытался узнать охотника. Каждое ружье имеет свой голос. У Шиклунова выстрел протяжный, словно удар с потягом по пустой бочке; у Богдана Савельича — резкий, обрывистый, как сухой щелчок близкого электрического разряда. Мильшинский — раскатистый, будто удар далекого грома. У Вакаренко ружье сперва ахнет, а потом — бабах! Только ружье начинающего охотника без собственного голоса. Оно подражает другим, как и сам хозяин: у него ведь не собственный заряд, а по чужим советам составленным.
Выстрел был незнаком. Видимо, приезжий, поселковых хороших стрелков Борис знал всех. Вскоре над ним стали протягивать стаи, и он, затаиваясь, стреляя и изредка бегая за подранками, забыл о моряне. Временами ему казалось, что она затихла, лишь отдельные порывы ветра были прежней силы. Вдруг над камышами показались вереницы лебедей, покинувших море. Борис внимательно присмотрелся ко всему.
На востоке поднимался тучевой вал: серый сверху, он грозно чернел у подошвы. Сильное течение бурлило мимо скрадка. По луговине ходили волны с белыми барашками. Стаи уток потянули в степь.
Моряна не затихала, а раздувалась. Большая вода вскоре вытеснит свиней с опушки камышей. Первыми не вытерпят поросята и подсвинки, побегут и поплывут через луговины в степь, и браконьеры перехватят их на плаву, на меляках — будут стрелять в упор, а в степи травить собаками, давить мотоциклами и машинами. Уничтожив малых, браконьеры двинутся на вездеходах и тракторах к опушке зарослей давить гусеницами окоченевших свиней. Расстреливать на лежках кабанов, полузатопленных, беспомощных и смирных, у них глаза не злые, залиты тоской и грустью, как у людей, обреченных на смерть. Бежать им некуда, обороняться, когда обессилен и вокруг на
