и мавзолеи Фатехпура-Сикри сочетают в себе все основные стили индийско-мусульманской архитектуры. В священной части города рядом с главной мечетью стоят церковь и индуистский храм. У веротерпимого падишаха было три жены: мусульманка, индуска и христианка; каждой из них требовалось отдельное место для богослужения. В жилых покоях, которые занимали избранницы Акбара, узорчатые балюстрады, колонны, резные ширмы, террасы украшены замысловатыми орнаментами из драгоценных камней и фресками со сценами из «Рамаяны» и «Шахнаме». Окна опочивален выходят во внутренние дворики с бассейнами и водопадами. Один из двориков вымощен черной и белой плиткой в виде гигантской шахматной доски. Это и есть доска — для шатранджа или чатуранги, словом, для индийских шахмат. В качестве фигур падишах использовал девушек из своего гарема. Партия могла продолжаться несколько дней.
В 1584 году столицу империи перенесли в Лахор, и Фатехпур-Сикри постепенно обезлюдел. В наши дни это город-кладбище. Бродя по залам бывшего дворца Акбара, ты то и дело наступаешь на могильные плиты бесчисленных вельмож, пока мальчишка, навязавшийся тебе в гиды, выдает через пень-колоду заученный текст про расцвет империи Великих Моголов, про красоту царицы Джодхи. «Строительство города было завершено в срок, как раз к сорокалетию императора, — декламирует он ломким пубертатным голосом, запинаясь и сильно коверкая слова. — Его строили тяжкие двенадцать лет, но долгое время Акбару казалось, будто город вырастает сам собой, как по волшебству. Его министр строго следил за тем, чтобы во время пребывания его величества в своей резиденции никаких строительных работ не проводилось… Тогда в городе должны были раздаваться лишь приглушенные, радующие сердце звуки. Слабый ветерок разносил отдаленный перезвон колокольцев на ногах танцовщиц, журчание фонтанов и мелодии гения музыки Тансена. Слух императора услаждали поэтическими шедеврами; по вторникам в открытом павильоне шла неторопливая игра в шахматы — при этом в качестве шахматных фигур использовались девушки-рабыни, — а во второй половине дня в затененных покоях, под огромными колыхающимися опахалами начинались игры любовные…» Уже потом ты поймешь, что этот текст тебе знаком: он взят из «Флорентийской чародейки» Салмана Рушди. А сейчас, бросив любопытный взгляд на неотвязного мальчишку-декламатора, ты с удивлением обнаруживаешь, что он никакой не мальчишка, а уже, должно быть, разменял пятый десяток.
— Бабур, Хамаюн, Акбар, Джахангир… Вот она, история Индии, — резюмировал Сандип. — Слава победителям! Моголам, персам, англичанам и прочим захватчикам! Теперь их достижения — это наши достижения. Их архитектура, их язык. Все привозное. Только вегетарианство у нас свое. И еще ахимса. Непротивление злу. Есть две вещи, которых у нас не терпят: агрессия и законопослушность. Это индийская философия, которую нам внушали с детства. Мы жуликоватые вегетарианцы. Потому нас и завоевывали все кому не лень.
— Ты так думаешь? А по-моему, все как раз наоборот, — возразила Чару. — Ненасилие — это то, что просветители вроде Ганди-джи пытались, но так и не смогли привить нашему народу. Помнишь, ты рассказывал, как после убийства Индиры Ганди вы с Ариджитом стояли у входа в общагу, а в это время мимо проезжал грузовик с дружинниками?
— Помню, конечно. Они уговаривали нас поехать с ними в гурдвару, чтобы бросать булыжники в сикхов. Даже деньги предлагали. Десять рупий за каждый удачно брошенный камень.
— А мусульманские погромы в Мумбаи помнишь? У нас всегда кого-нибудь бьют, забрасывают камнями, сжигают заживо. Вся наша история от Чандрагупты до Нарендры показывает, что вегетарианцы вполне могут быть людоедами.
В противоположность большинству ее знакомых Чару придерживалась либеральных взглядов, порицала Нарендру Моди за религиозный консерватизм (в этом она была единодушна с Джей-Джеем) и мечтала, чтобы ее дочери вышли замуж за иностранцев. Кастовая система, говорила она, есть безусловное зло. Из-за своей косности индийское общество утратило способность к состраданию, вот откуда все нынешние беды. Для паломников с рюкзаками и путеводителями «Lonely Planet» Индия — это саньяси в шафрановых одеждах, сидящий в позе лотоса на ступеньках гхата. Но есть и другая Индия, которую не показывают туристам и о которой редко пишут в книгах. Есть Дели — столица насилия, где еще свежа память о Джиоти Сингх Панди [165], но после всех обличительных статей и речей количество групповых изнасилований не только не упало, а, наоборот, возросло. Есть убийства чести в Харьяне: если девушка выйдет замуж за представителя другой касты, ее родственники могут сжечь ее заживо и их действия наверняка останутся безнаказанными. Есть — в той же Харьяне — особый вид политического протеста: угнетенные джаты [166] устраивают засаду на дорогах, останавливают машины со столичными номерами, избивают мужчин и насилуют женщин. Есть миллионы мусульман, которым приходится скрывать, что они мусульмане, чтобы устроиться на работу. Есть безысходность, полное отсутствие социальной мобильности, несмотря на все списки SC/ST [167], и закономерные следствия этой безысходности — грабежи, убийства, героиновая эпидемия от Пенджаба до Бихара. Есть чудовищная коррупция и необузданная агрессия со стороны представителей власти, чей лозунг «С вами, для вас, всегда!». Все это есть. Но она, Чару, всегда помнит: это ее город, ее страна. Если ее дочери захотят жить в Америке или где-нибудь еще, она будет только рада. Но сама она никуда отсюда не уедет, даже если будет знать, что на новом месте ее ждет все самое лучшее.
— Чару у нас всегда была матерью Терезой, — сказал Сандип. — Помнишь, Чару, того нищего старика, который околачивался возле нашей школы, когда мы были не то в пятом, не то в шестом классе? Он еще тебя мамой называл. Решил почему-то, что ты в прошлой жизни была его матерью. Он приходил чуть ли не каждый день и всегда тебя звал: «Мама, мама!» А ты его жалела и давала ему деньги. Помнишь, как мы тебе кричали: «Чару, Чару, твой сын пришел»?
— Не помню ничего такого. По-моему, Санни, ты так долго отсутствовал, что твои воспоминания перемешались с эпизодами из мыльных опер.
— Мои воспоминания как назойливые родственники, которые продолжают тебя навещать даже после того, как ты дал им понять, что их присутствие в твоем доме нежелательно.
— Красиво. Это ты сам придумал?
— Нет, вычитал где-то. Уже не помню где.
— Не верю, — засмеялась Чару. — Ты, кроме учебников и статей по физике, отродясь ничего не читал!.. Так, — сказала она после паузы, — а теперь чего ты там вспоминаешь?
— Ничего.
— А все-таки?
— Однажды, когда мне было лет семь, я пришел домой и увидел, что перед нашей калиткой стоит мусульманская семья. Я спросил, что им нужно, а они ответили, что до Раздела это был их дом. Представляешь? А теперь я сам вот так же вернулся к Кашмирским
