надо, а толку? Ни пройти, ни проехать.
После очередного фиаско со съемной квартирой (вместо трех комнат, забронированных через сайт Airbnb, нам сдали одну — по утроенной цене) мы решили наконец пожить на широкую ногу и, расплевавшись с бессовестным арендодателем, отправились в отель Mughal Sheraton. Туристов, купающихся в этой пятизвездочной роскоши перед отбытием на Гоа или в Гималаи, можно понять: такого люкса за такие деньги на Западе не сыщешь. Однова живем. Встав на путь гедонизма, надо идти до конца. И я записался на аюрведические процедуры, которые предлагали в нашем отеле. Меня били по спине мешочками с каким-то целебным разнотравьем; мне лили горячее масло на переносицу; мне открывали чакры и приводили в порядок доша [171]. В результате я, как и было обещано, почувствовал себя новым человеком, и этот новый человек уснул посреди ужина, не донеся ложки до рта. «Это хороший знак, — уверила меня Чару. — Значит, аюрведа уже оказывает на тебя благотворное действие».
Утром за завтраком обнаружилось, что среди клиентов «Мугал Шератона» индийцев едва ли не больше, чем иностранцев. Чару пояснила: для жителей Дели эта гостиница с аюрведой и видом на Тадж-Махал — популярный дом отдыха; те, кто может себе это позволить, приезжают сюда на выходные. Она и сама неоднократно бывала здесь со своим муженьком-адвокатом, и тот всякий раз отравлял ей отдых. «Ладно, не будем о грустном. Давай лучше сходим за добавкой пури». В буфете нам были предложены два варианта завтрака — индийский и европейский. Пока мы стояли в очереди, я заметил любопытную вещь: европейцы в основном берут завтрак по-индийски (паратхи, пури, разнообразные чатни [172]); индийцы же предпочитают яичницу с тостом или овсянку. В Шанхае в аналогичной ситуации все было ровно наоборот: китайцы выбирали китайское, а европейцы — европейское. Что-то в этом есть принципиальное, отражающее, так сказать, сущность трех великих культур и их непростых взаимоотношений… Но Чару, с которой я поделился своим тонким наблюдением, только пожала плечами: «Каждый ест, что ему нравится, вот и все».
Мои культурологические изыскания прервали очередной спор, завязавшийся у Чару с Сандипом. Предмет этого спора — что-то из области эзотерики — интересовал Чару куда больше, чем обсуждение, кто чем завтракает. Не хлебом единым. Но мне было трудно поддержать их беседу. К эзотерике я отношусь с обывательским подозрением. У кого-то из последователей Шри Ауробиндо я читал, что любая болезнь — всего лишь изъян в сознании. Кажется, сам Шри Ауробиндо никогда не говорил подобных глупостей, но его писания подчас довольно иносказательны, интерпретировать можно и так и эдак. И вот интерпретаторы пускают в ход псевдонаучный язык, толкуя про экстериоризацию, супраментальное видение, выход из тела и возможность остановить циклон силой воли. Вот и болезнь — любая болезнь, включая рак, — оказывается изъяном сознания, а значит, поддается лечению интегральной йогой. Паранормальные опыты оккультистов мне недоступны, но у меня имеется другое знание. Мое знание — память обо всех моих пациентах, поверивших в несуществующее чудо. «Вот скажи, Алекс, а правда ли, что с помощью аюрведы можно вылечить рак?» — подначивал меня Сандип. Напрасно я говорил себе, что не поддамся на его провокацию. На меня такие разговоры действуют как красная тряпка на быка. Разумеется, Сандипу это прекрасно известно. Он ломает комедию специально для Чару, которая упрямо верит разным небылицам и долгое время отказывалась отвести своего отца на прием к врачу, предпочитая «натуральные методы». К счастью, болезнь ее отца оказалась не очень серьезной и не имела отношения к онкологии. А если бы имела? Аюрведой не заменишь химиотерапию. Нет никаких альтернатив, никаких чудодейственных средств, о которых знает, но молчит коварная медицинская корпорация. Панацея, тщательно скрываемая врачами и фармацевтическими компаниями, — это конспирологическая чушь, а те, кто пропагандирует эту чушь, — либо идиоты, либо шарлатаны, наживающиеся на людских страданиях и страхах. «Но ведь больному человеку необходимо утешение, — возразила мне Чару, — а западная медицина с ее всезнайством не очень утешительна».
* * *
После завтрака Чару занялась аюрведой, а мы с Сандипом отправились фотографироваться на фоне главной достопримечательности Агры. Над постройкой Тадж-Махала работали 20 тысяч человек в течение двадцати двух лет. Главного архитектора звали не то Ахмад Лахаури, не то Иса Мухаммед Эфенди. История запомнила не архитектора, но заказчика — моголского правителя Шах-Джахана. Падишах Шах-Джахан приказал воздвигнуть новое чудо света в память о любимой жене Мумтаз. Третья жена падишаха Мумтаз стала царицей в пятнадцатилетнем возрасте, родила четырнадцать детей и в тридцать девять умерла при родах. После ее смерти Великий Могол потратил 40 миллионов рупий на строительство мавзолея. С урока истории в средней школе доносится традиционный вопрос: сколько народу можно было прокормить на эти деньги? И что сказать о том, кто замыслил Тадж-Махал как памятник вечной любви к жене, которую он сам же и угробил бесконечным деторождением? Стоит ли говорить, что это памятник не любви, а неукротимому либидо и отвратительному нарциссизму? Что справедливость восторжествовала, когда Аурангзеб, один из сыновей Шах-Джахана и Мумтаз, захватил власть и упек отца в Красный форт, где тот бесславно закончил свои дни? Однако султан Аурангзеб оказался деспотом похлеще свергнутого им родителя. Более того, к 1653 году, когда строительство Тадж-Махала было завершено, молодой Аурангзеб и сам уже вовсю строил роскошный мавзолей в память об умершей возлюбленной. Но его мавзолей, расположенный на окраине Аурангабада, не чета Тадж-Махалу. Что же до последнего, то вот он стоит почти четыре века спустя — дивное диво, гимн симметрии, одно из чудес света. Если бы 40 миллионов рупий не ушли на строительство, рассуждает старшеклассник, который через четверть века окажется нынешним мной, лучше бы не было: голодные все равно не стали бы сытыми, а на этом месте сейчас, как и везде, стояли бы обветшалые хибары, больше ничего. Годится ли такое оправдание?
Увидев многотысячную толпу, тянувшуюся от входа в усыпальницу до противоположного конца главной аллеи, я уже собрался было повернуть обратно (издали поглядел, и ладно). Но: «Тот не бывал в Индии, кто не посетил Тадж-Махала», — заявил Сандип, который сам до этого видел знаменитый мавзолей лишь однажды в далеком детстве. Через неделю он использует ту же тактику, агитируя меня поехать с ним в южный штат Керала: «Тот не бывал в Индии, кто не посетил Кералу, родину индийского театра и невероятно вкусного садья. Знаешь, что такое садья? Пир на банановых листьях!» Если малаяльскую кухню мне предстояло попробовать впервые, то с малаяльским театром катхакали, воспетом в бестселлере «Бог мелочей», я был
