и мох, где трясина,
сопки, ельники, озеро с ряскою,
прибайкальский участок Транссиба,
глушь освоивший братско-бурятскую,
где поселок, дома с полувнешней
стороны — не поймешь — с полувнутренней.
И поджарый старик, житель здешний,
начиная забег ежеутренний,
входит в кадр семенящей фигурой,
осторожно ступни отрывающей
от земли. И земля черно-бурой
полосой, где клочками трава еще.
И с фонарным еще селенитом
перешеек от дворика к садику,
где на месте бежит, семенит он,
поверяя динамикой статику.
И вокруг ни души, будто только
он и есть, чтоб субъектом единственным
уточнялась действительность, долго
мельтешащая хвойным и лиственным
перелесками (ельник и сопка,
бурелом, обходная тропа, листва),
где течет, торопясь, Ангасолка
и впадает в Байкал, как в беспамятство.
Поезд пройдет в привычном, многовагонном порядке,
ухнет на полустанке
признаком жизни первичным. Вылезешь из палатки.
Что там? Темно, как в танке.
Там — это рядом; справа плещет Байкал, как в черной
комнате проявитель,
где фотоснимок плавал. Жест бытия безотчетный:
где-то я это видел.
Вправо посмотришь, влево, из слепоты пытаясь
высвободиться, вспомнить
снящееся бесследно, в памяти заплетаясь,
плеском из черных комнат.
Кто-то там ходит, вечен, сумками весь увешан,
путь фонарем означив.
Вспыхнет светоячейка, высветит облик чей-то.
Кто-то, видать, из наших.
Будто сосновый ящик не приняла траншея,
будто они всем миром
здесь, и о предстоящей смерти их знать страшнее,
чем о своей, и мигом
луч к пустоте примерзает, будто уже не снится,
видится беспристрастно,
или душа созерцает собственные границы
на берегу пространства.
ПО СИБИРИ С ТЕХАССКИМ РЕЙНДЖЕРОМ ЭНРИКЕ ИГЛЕСИАСОМ
Однажды утром мой научный руководитель Джейми Гудвин вызвал меня к себе в кабинет по «не очень срочному, но очень странному» делу.
— Послушай, Алекс, я тут получил письмо… Насколько я понял, оно из России. Так вот, не мог бы ты перевести его с английского на английский? То есть с английского — на русский, а потом — обратно на английский. А то я, сколько ни пытался, так и не уловил, что от меня хотят. Понял только, что это не спам: пишет реальный человек и, кажется, просит о помощи. Вот погляди. — И Гудвин показал мне послание с таким видом, что можно было подумать, речь идет о рукописи Войнича или каких-нибудь «пляшущих человечках».
Но, разумеется, никакой великой загадки тут не было. Просто человек, не владеющий английским, составил письмо при помощи словаря или, что еще вероятнее, воспользовался автоматическим переводчиком. Получилась абракадабра. Однако обратной операции через тот же онлайн-переводчик не проделать. Придется расшифровывать вручную, продираясь сквозь такие невообразимые конструкции, как «we implore you to mean» (в оригинале: «просим вас иметь в виду»).
После полутора часов шампольонова труда изначальный смысл послания начал проступать, как молочная тайнопись из школьных рассказов про Ильича. Писала сотрудница Сибирского института физиологии и биохимии растений. Вряд ли американские коллеги когда-нибудь слышали об их лаборатории. Зато она хорошо знает наши работы и спешит сообщить нам, что бикарбонатзависимая аденилатциклаза, которая, как показал профессор Гудвин, играет немаловажную роль в физиологии человека, важна также для роста высокоурожайного картофеля «гала». Изучение данного сорта картофеля представляет огромный интерес с точки зрения… И так далее и тому подобное. В конце письма Валентина (так звали сотрудницу) предлагала уважаемому профессору Гудвину соавторство в будущих публикациях в обмен на антитела к вышеозначенному ферменту. «Конечно, — писала она, — мы понимаем, что антитела стоят дорого. Мы готовы заплатить Вам за них, но просим иметь в виду (we implore you to mean), что в настоящее время бюджет нашей лаборатории составляет порядка тридцати долларов». Я передал суть письма начальнику.
— Тридцать долларов? — удивился Гудвин. — Минимальная аликвота [7] стоит больше тысячи! Ладно, у нас все равно сейчас этих антител столько, что девать некуда. Напиши им, пусть пришлют адрес, а кровные тридцать баксов пусть оставят себе. Ради такого важного дела, как картофель «гала», и поделиться не грех.
Ответ не заставил себя ждать:
«Здравствуйте, Александр! Вы не представляете, какой подарок нам делаете! Если Вам будут интересны в дальнейшем результаты наших исследований, мы с удовольствием их Вам представим. Вот наш адрес:…
P. S. Как хорошо, что Вы пишете по-русски! Александр, не сочтите это за нескромность и навязчивость, но у нас есть возможность пригласить Вас летом на Байкал. Если это Вас заинтересует, дайте знать.
С уважением, Валентина».
— Джейми, нас приглашают на Байкал!
— Куда-куда? — Профессор Гудвин вскинул брови.
— На Байкал, в Сибирь. Поедем?
— В Сибирь? Нет, спасибо. Я читал «Архипелаг ГУЛАГ», мне хватило.
— Да при чем тут «Архипелаг ГУЛАГ»? Байкал — это сказочные красоты, место, где должен побывать каждый! — уговаривал я (если научное дело не выгорит, пойду в туроператоры).
— Не сомневаюсь, что сказочные, — сухо ответил Гудвин. — Но я, пожалуй, ограничусь Вермонтом. А ты, если хочешь, поезжай. Назначаю тебя официальным представителем нашей лаборатории в Сибири.
Представительствовать в одиночку не хотелось. Мне было двадцать семь лет, и шестнадцать из них я провел на Западе. В России за это время я побывал единожды: съездил на питерский поэтический фестиваль. Но туда я отправился с Кенжеевыми, чья родительская забота гарантировала, что на протяжении всей поездки я буду пребывать в подпитии и в безопасности. Тогда было много заплетающихся бесед о литературе; была роскошная съемная квартира на улице Рубинштейна, где мы куролесили сначала с Глебом Шульпяковым, потом с Сашей Кабановым. А тут — никаких поэтических бдений, никаких прогулок «вдоль Мойки, вдоль Мойки». Все серьезно: командировка в Иркутск, неведомый институт с аббревиатурным названием СИФИБР. Что еще за сифибр? Воображение рисует косматый образ ископаемого чудища, старожила таежных лесов. Сифибр короткомордый — последний представитель рода сифибровых. Водится в Иркутской области, питается высокоурожайным картофелем «гала». Занесен в Красную книгу. Так что, хотя при слове «Сибирь» я и не содрогался, как Джейми Гудвин, навсегда связавший североазиатские просторы с ГУЛАГом, мне, американцу с младых ногтей, тоже было боязно.
Лучший способ подготовиться
