Поскольку они приближались к вершине ледника, наступило время повернуть назад еще одной вспомогательной партии. «Необходимость делать этот выбор меня пугает, – жалуется Скотт в своем дневнике, – нет ничего тяжелее».
Среди тех, кто должен был вернуться, оказались Аткинсон, Райт, Черри-Гаррард и старшина Киохэйн. Они ушли 21 декабря.
Накануне вечером Уилсон отозвал Аткинсона в сторону и как врач у врача спросил, кто из матросов, с его точки зрения, по своим физическим и психическим данным больше готов к походу на полюс – Эдгар Эванс, Лэшли или Крин?
Аткинсон ответил: «Лэшли». Уилсон согласился с ним.
Затем Аткинсон добавил, что по физическим данным с Лэшли вполне сопоставим Крин. Уилсон на сей счет имел другое мнение. Но относительно кандидатуры Лэшли их мнения совпадали.
Этот разговор был связан с желанием Скотта как офицера военно-морского флота иметь одного из представителей нижней палубы рядом с собой в момент триумфа, на что он очень надеялся. Такая честь выпала старшине Эвансу. Уилсона эта перспектива не радовала. Он заметил, что Эванс со времен «Дискавери» сильно сдал. Кроме того, физические и психические недостатки этого человека грозили реальной опасностью в условиях стресса. Одного пьянства Эванса было достаточно, чтобы вызвать сомнения относительно его кандидатуры. Уилсон считал, что если с ними и должен пойти матрос, то правильнее выбрать Лэшли или Крина.
Лэшли был тихим и здравомыслящим человеком. Он не пил, не курил и соответствовал клише «твердый, как кремень» и «настоящий спортсмен». Товарищи считали его физически и психически очень крепким.
В отличие от Лэшли, уроженца юго-западной Англии, Крин был ирландцем. По словам Триггве Грана, этот «человек не поморщился бы, приди он на полюс и встреть там хоть Бога Всемогущего, хоть самого черта. Он называл себя “дикарем с Борнео”… И был им!»
Оба были умны и находчивы. Каждый из них подходил лучше, чем Эванс, для финальной части похода. Уилсон использовал профессиональное мнение Аткинсона, чтобы подкрепить собственные аргументы в разговоре со Скоттом. Но тот стоял на своем. Ведь Эванс был огромным и мускулистым, и Скотт, судивший о человеке по внешнему виду, настаивал на том, что габариты важнее выносливости. Неспособность судить о характере человека делала его слепым к недостаткам, которые были очевидны другим. Он выбрал своего старого фаворита и игнорировал совет Уилсона. Из сентиментальности Скотт все-таки настоял на том, чтобы взять Эванса на полюс.
Однажды, еще в 1903 году, во время западного путешествия экспедиции «Дискавери» Эванс вместе со Скоттом провалился в расщелину, и именно Лэшли, благодаря везению, силе и благоразумию, устоял на ногах, вытащив их обоих. Но Скотт предпочел человека, который упал вместе к ним, тому, кто остался наверху и спас ему жизнь.
Скотт не боялся физических трудностей, он обладал поистине феноменальной стойкостью. И ждал того же от других участников экспедиции, не делая различий между людьми – что было еще одним показателем его слабости как руководителя.
Кроме того, ему все время нужно было с кем-то соревноваться: с соперником, с другом, наконец, с самим собой. Казалось, что он хочет еще раз убедиться в своей физической силе. Невротические сомнения, лежавшие в основе его поведения, давали о себе знать, когда он писал жене, что мог «идти только с лучшими из них, чтобы не стыдиться принадлежать тебе».
На марше Скотт демонстрировал иррациональное, почти садистское стремление доводить своих спутников до изнеможения. Но там, где речь идет о выживании, такой человек опасен.
Люди Амундсена знали: пройдя свои положенные пятнадцать или двадцать миль, они остановятся и тут же разобьют лагерь. Ритм, регулярность, дисциплина, определенность, размеренность – этим правилам подчинялась их жизнь. Несмотря на соперничество со Скоттом, Амундсен сумел обуздать свои эмоции и не стремился довести людей до предела. А Скотт требовал маниакальной спешки и постоянно подгонял своих спутников, невзирая на последствия. Боуэрс в своей дневниковой записи, посвященной Рождеству, хорошо передал эту атмосферу:
Скотт [написал он] нервничал, он все продолжал и продолжал идти… у меня изо рта вырывался пар, очки и накидка от ветра стали мокрыми, и вообще все было довольно тягостно. Наконец он остановился. Оказалось, что мы прошли 14,5 миль[101].
Он спросил: «Как насчет пятнадцати миль в честь Рождества?» Мы радостно пошли вперед – уж лучше что-то определенное, чем вот так бесконечно долго тащиться вперед.
Врачи возражали против этой истеричной гонки, но безрезультатно.
Несясь на парах своих эмоций, Скотт становился все более раздражительным, и вот 27 декабря Боуэрс доложил о том, что разбил термометр, входивший в состав гипсометра (прибора для измерения высоты по температуре кипения воды)[102].
Последовала вспышка необычайно сильного гнева, меня унизили. Довольно грустно, когда в такой ситуации собственный руководитель макает тебя в бочку с отбросами, ведь всякое бывает.
Вряд ли в этом был виноват Боуэрс. Термометр – хрупкий инструмент. Однако он был единственным, и теперь Скотт лишился точного способа измерения высоты. (Амундсен на всякий случай взял с собой четыре термометра для своего гипсометра.)
У этой эмоциональной вспышки имелись вполне рациональные причины – самообман возможен лишь до определенного предела. Поднявшись на ледник, Скотт в полной мере ощутил фатальную безнадежность и полную изоляцию в этой ледяной пустыне. Он с ужасом начал осознавать, в каком беспорядке оставлены пути для отступления. Встретят ли его на собаках? Достаточно ли еды и топлива оставлено в последних складах, чтобы он мог благополучно вернуться назад?
Мирса не было рядом, чтобы ответить на эти вопросы. Во время зимовки они ссорились, в основном потому, что Скотт пытался учить его править собаками. После этого Мирс сообщил Скотту, что умывает руки и отправляется домой, как только придет корабль. Такой была их горячая взаимная любовь, и Мирс явно не собирался менять свое мнение. То есть Скотт лишался своего специалиста по собакам как раз в тот момент, когда нуждался в нем больше всего. Дмитрий оставался единственным квалифицированным возницей, но он не мог работать самостоятельно, Скотт давно это понял. Они оказались почти на самом верху Бирдмора, в четырехстах милях от базы, когда Скотт увидел безжалостный свет реальности и впервые осознал, что происходит. В последний момент перед уходом Аткинсона Скотт в очередной раз проявил талант к сиюминутной импровизации и неожиданно распорядился, чтобы доктор отправился на юг вместо Мирса и привел с собой упряжки на последний этап маршрута. «Идите как можно дальше», – сказал он голосом, который оставил Аткинсона в недоумении: это был приказ или просьба? В любом случае его распоряжение было устным, хотя благоразумие требовало письменного приказа. Инструкции относительно собак менялись уже в третий раз.
Еще одной неприятностью, с которой столкнулся Скотт, стала вспышка снежной слепоты, которой Амундсен избежал из-за солнцезащитных очков лучшего качества. Объяснение этому – заблаговременная подготовка. Скотт заказал для экспедиции обычные солнцезащитные очки с маленькими круглыми стеклами, которые легко запотевали и плохо защищали глаза. Амундсен давно выяснил, что доктор Кук, будучи в Арктике, сконструировал совершенно новую модель очков. Они были основаны на эскимосских образцах, которые имели щели для вентиляции сверху и широкий обзор, почти как у современных лыжных очков. Эти очки сильно опережали свое время. Вместо узких щелей, которые делали эскимосы, чтобы уменьшить световой поток, доктор Кук использовал фотофильтры. Кроме того что его очки хорошо защищали глаза и не так быстро запотевали, их конструкция обеспечивала широкий угол обзора – это очень важно, когда ищешь дорогу. Амундсен заказал такие очки для своей партии и приобрел еще одно преимущество по сравнению со Скоттом.
Различные технические неполадки преследовали Скотта во время подъема по леднику, испытывая его терпение. Он продолжал беспокоиться о своем невезении по сравнению с Шеклтоном. Особенно Скотта огорчал рыхлый снег, с которым его соперник не сталкивался.
Вообще-то при восхождении ему не на что было жаловаться. Пока он шел по сверкающей белой дороге, ярко светило солнце, погода ни разу не вынудила его остаться в палатке. Глубокий снег, на который он обижался из-за того, что было трудно тащить груз, более надежно накрывал расщелины, предоставляя британцам значительное преимущество в этом смысле. И снова обратимся к цифрам. Шеклтон из-за расщелин подвергался постоянной опасности в течение двадцати пяти дней, Амундсен шел по такой местности восемнадцать дней, а Скотт – только три. Но он так и не понял этого. К тому же не в его природе было благодарить судьбу за полученные преимущества. Он был настолько эгоцентричен, что ожидал от богов управления миром в свою пользу, считая это одним из своих неотъемлемых прав.
