Вообще-то при восхождении ему не на что было жаловаться. Пока он шел по сверкающей белой дороге, ярко светило солнце, погода ни разу не вынудила его остаться в палатке. Глубокий снег, на который он обижался из-за того, что было трудно тащить груз, более надежно накрывал расщелины, предоставляя британцам значительное преимущество в этом смысле. И снова обратимся к цифрам. Шеклтон из-за расщелин подвергался постоянной опасности в течение двадцати пяти дней, Амундсен шел по такой местности восемнадцать дней, а Скотт – только три. Но он так и не понял этого. К тому же не в его природе было благодарить судьбу за полученные преимущества. Он был настолько эгоцентричен, что ожидал от богов управления миром в свою пользу, считая это одним из своих неотъемлемых прав.
Такой ход событий не предвещал ничего хорошего. Но партия была расколота конфликтом – и это грозило непоправимыми бедами. Враждебность между Скоттом и «Тедди» Эвансом усиливалась по мере роста напряжения при восхождении и отравляла атмосферу похода.
Всю дорогу вверх по леднику, иногда на лыжах, иногда без них, Скотт соревновался с Эвансом. «Тедди» Эванс – сам агрессивный и азартный соперник – отвечал ему напряжением всех физических и душевных сил, стараясь показать, что он ни в чем не уступает своему капитану. После того как Аткинсон в 300 милях от полюса повернул назад, наступила развязка.
Теперь к полюсу двигались двое саней. Первые тащили Скотт, Уилсон, старшина Эванс и Оутс, вторые – «Тедди» Эванс, Боуэрс, Лэшли и Крин. Соперничество было простым и очевидным.
Скотт форсировал гонку. Он проходил тринадцать миль в день, почти сравнивая счет с пятнадцатью милями Амундсена. Но достигалось это ценой неимоверных усилий. Скотт двигался по девять-десять часов и тащил большой вес. Вначале Эванс принял условия игры, но 27 декабря начал сдавать. Скотт был раздражен; после нескольких испытаний он обнаружил, что сани Эванса плохо управляются, и обвинил его в том, что он слишком сильно затянул ремни, в результате чего деформировались рама и полозья. Как жестоко резюмировал Скотт, команда Эванса «не справилась, [вымоталась], и я им прямо сказал, что они должны бороться с проблемой и решить ее самостоятельно».
Скотт не понимал (или, наоборот, хорошо понимал), что Эванс устал. К тому моменту он протащил сани уже на 400 миль больше, пройдя с ними почти всю длину Барьера, с тех пор как вышли из строя мотосани. У него началась первая стадия цинги. Теперь он постоянно отставал. Когда в канун нового 1912 года они, наконец, дошли до плато, группа Эванса, как заметил Скотт, «была в мрачном настроении, они плохо справлялись». Скотт довел Эванса до предела, да и его людей тоже, хотя это пока было не столь очевидно. Заставлять людей тащить на себе по 200 фунтов груза вверх, на высоту в 10 тысяч футов, было довольно бесчеловечно даже без каких-либо ссор и ускоренных переходов.
Трения между Скоттом и Эвансом беспокоили Уилсона. После визита в палатку Эванса 30 декабря он очень огорчился – «Тедди» Эванс отчаянно стремился к полюсу. Между тем состав финальной партии еще не был оглашен.
Это объявление не могло откладываться надолго. Вечером накануне нового года Скотт приказал команде Эванса снять лыжи и дальше идти пешком. Это было довольно странно, но Скотт не объяснил своих мотивов. Однако его собственная группа продолжала двигаться на лыжах, и единственной подсказкой о том, что было у него на уме, может стать запись в его дневнике: «тяжелый переход для людей без лыж и довольно легкий для нас». Он явно решил взять на полюс свою команду и поэтому стремился вывести из строя Эванса для того, чтобы облегчить себе задачу, когда придется отправить его назад.
После короткого перехода Скотт разбил лагерь для того, чтобы старшина Эванс и Крин смогли разобрать и укоротить сани с двенадцати до десяти футов, сделав их легче и улучшив ход по снегу. Это заняло восемь часов – намного дольше, чем ожидал Скотт. Такая работа не вызвала энтузиазма у его спутников: ее приходилось делать в дороге, на обжигающем холоде, обмораживая пальцы. Но Скотт настаивал. В это же время Эванс сильно повредил руку – с ним часто случались такие инциденты. Еще в ходе экспедиции «Дискавери» Шеклтон заметил, что он «неуклюжий».
Скотт пообещал всем поздний подъем в честь Нового года – в девять тридцать, и все же выгнал всех на улицу, как обычно, в полвосьмого. Поход к полюсу продолжился с ощущением, что 1912 год начинается не очень счастливо.
На следующий день ледник Бирдмора остался позади. Было похоже, что они преодолели все препятствия и достигли плато. Впереди лежала лишь прямая дорога к полюсу, до которого оставалось 150 миль. Сделав свое дело, вспомогательная группа могла возвращаться назад. На следующее утро прямо перед выходом Скотт заглянул в палатку Эванса, чтобы сообщить новости. Он боялся этого момента и оттягивал его до последнего, поскольку с самого начала вселил в Эванса уверенность, что тот отправится на полюс.
Когда Скотт появился в палатке, она была наполнена табачным дымом, и так вышло, что Крин закашлялся.
– У вас сильная простуда, Крин, – сказал Скотт.
Но Крин раскусил его:
– Я понимаю, о чем вы, сэр.
Скотт улыбнулся и самым небрежным тоном объявил, что на полюс идет его команда. Затем он приказал всем, кроме Эванса, выйти из палатки и, когда они остались одни, спросил, не выделит ли он ему Боуэрса. Для Эванса это означало, что в его партии будет на одного человека меньше. Но он поспешно согласился: гордость не позволила ему поступить иначе. Боуэрс нужен был Скотту для полярной партии.
Все это поразительно. Скотт планировал, что к полюсу пойдут четыре человека. В последний момент он неожиданно добавил пятого, тем самым значительно увеличив риск. Теперь еды оставалось на четыре недели, а не на пять, но он лишь легкомысленно заметил: «Проверим себя на прочность». Очередная волна эйфории Скотта была вызвана радостным открытием – благодаря сверхчеловеческим усилиям он опережал график Шеклтона. То есть достиг отметки 87°30′ южной широты на несколько дней раньше, чем Шеклтон три года назад, в ходе путешествия длиной в 600 миль, которое длилось два месяца. Для Скотта это означало победу и достаточный запас прочности.
Скотт подвергал огромному риску свою полярную партию. Мало того, вся его запутанная организация находилась в опасном беспорядке.
Все было рассчитано на четырех человек: палатки, снаряжение, посуда, топливо и запасы на складах по маршруту движения. Теперь палатка оказывалась переполненной. Эвансу на обратном пути нужно было вскрывать упакованные порции, брать оттуда три четверти, а четверть оставлять. У него с собой не было ничего, чтобы измерять количество продуктов, не говоря уже о керосине. Скотт отказался что-либо объяснять. А его спутники к этому моменту настолько привыкли к капризам и непоследовательности своего руководителя, что приняли очередное изменение планов как само собой разумеющееся, не сделав никаких письменных комментариев. Возможно, перспектива разделения партий впервые поставила Скотта перед лицом удручающей реальности, свидетельствовавшей о необходимости тащить сани вручную еще девятьсот миль. Подтекст его дневниковых записей говорит о постепенном падении доверия к собственным расчетам. В момент паники он мог решить, что нуждается в дополнительной тягловой силе, и пять человек в этом случае лучше, чем четыре.
Когда вечером накануне нового года Скотт окончательно решил отправить Эванса и его партию обратно, он не подумал, что в этом случае сам останется без штурмана. За неделю до выхода с мыса Эванс Уилсон потратил несколько часов, изучая правила расчетов широты. «Будет полезно, – отметил он в дневнике, – во время южного санного похода немного знать навигацию». Но этого было недостаточно. Использование теодолита, который выбрал Скотт, предпочтя его секстанту, требует хорошей практики – то же самое касается и расчетов. При всем своем желании и благих намерениях Уилсон не умел прокладывать путь, как и остальные – Оутс, старшина Эванс и сам Скотт, давно потерявший этот навык. Правильная астрономическая навигация была жизненно важна на безликом Полярном плато, не говоря уже о необходимости найти цель своего путешествия. Резюмируя все вышесказанное, нет штурмана – нет полюса. (Между тем в полярной партии Амундсена было четыре квалифицированных специалиста по навигации.)
Долгий разговор с Боуэрсом занял почти весь вечер Нового года и привел Скотта в чувство. До этого момента он думал только о том, как избавиться от Эванса. Теперь, наконец, понял, что должен взять на полюс штурмана – и Боуэрс мог ему подойти. Печально, но к этому моменту партия Эванса уже бросила свои лыжи, и Боуэрсу волей-неволей пришлось брести дальше без них.
Боуэрс оказался не просто специалистом в области навигации. По словам Скотта, было «большим облегчением видеть, как неутомимый малыш Боуэрс улаживает все мелочи». Он являлся, если можно так сказать, «физическим» заместителем Скотта, в то время как Уилсон – духовным. О путанице, царившей в голове Скотта, красноречиво свидетельствует тот факт, что он приговорил своего главного помощника к неизбежным мучениям похода по снегу без лыж, в то время как его остальные товарищи наслаждались относительным комфортом. Боуэрс, со своей стороны, был готов идти даже пешком, мечтая оказаться на полюсе почти любой ценой.
