тысяч правильных шестиугольных цилиндров из базальта, гигантский перевернутый орган. Рядом — поселок с туристическим центром, искусственный пруд, в котором плавают стерляди и форели. Лавочница наливает персикового и кизилового самогона — на пробу. «Легко пьется, да? И ведь не подумаешь, что в нем пятьдесят градусов. Хочешь еще сливовый дам попробовать?» Нет-нет, сливового не надо.
Водителя, который возит нас по этим местам, зовут Арутюн. Он, как и все здешние водители, крайне общителен. Понимаю, что цитировать таксистов — еще более избитый ход, чем пересказывать сны. Но удержаться трудно, особенно здесь.
— А вы из Москвы? Здесь сейчас полгорода из Москвы. Ну и как там, в Москве?
— Я там не живу. Я живу в Нью-Йорке.
— А, так вы олигарх!
И снова обязательный вопрос про «армянин или грузин или другое»:
— А вот вы такой темный, я вижу, почти как мы… Это же…
— Я еврей, — говорю, устав от всех этих хождений вокруг да около «национального вопроса».
Арутюн ошарашен:
— А… Вот прямо так и скажете, да?
Я сижу спереди, семья Обориных — сзади. Стало быть, Арутюн — на мне, а они вольны общаться между собой. Но водитель наш все слышит. Стоит Леве упомянуть, что кто-то из общих друзей собирался идти сегодня на митинг, как Арутюн оживляется:
— На митинг? На какой митинг?
Выжидательная пауза. Мы не реагируем.
— Скажите, а это правда, что в Армении варят суп из кизила? — спрашиваю я, переводя разговор на другую тему.
— Конечно, правда, Саша-джан. У меня в квартире сейчас есть. Угостить вас?
Уже по дороге обратно в Ереван он не выдерживает и спрашивает напрямую:
— А вы как думаете, что с Украиной будет?
— Думаю, что ничего хорошего не будет. А вы как думаете?
— Не знаю, — вздыхает он. — Может, и нас скоро всех убьют. Мы ничего не решаем, брат.
* * *
Вечером — в аэропорт, рейс на Тбилиси. В самолете Ереван — Тбилиси одни русские. Мама кормит ребенка сырниками, котлетами. Все свои. За последний месяц около тридцати тысяч россиян приехали в Ереван и примерно столько же — в Тбилиси. Армянская приятельница Кукулиных говорит: «Ереван сейчас еще русей, чем обычно». В облюбованной нами таверне «Ереван» каждый вечер очередь, как во времена моего детства — в «Макдоналдс» на улице Горького; и все в этой очереди из России. То и дело сталкиваешься на улице со знакомыми. Как будто весь несостоявщийся «Нонфик» или КРЯКК разом переместились сюда. И мне, впервые с одиннадцати лет, не хочется в Москву. Кажется, из Москвы уехали не только многие из моих друзей, но и та часть московской жизни, которая была мне дорога. Вот почему я впервые не скучаю по городу, где родился. Но для меня это несложно, я американец. Другое дело те, к кому я сейчас прилетел. Те, для кого настоящее не успело стать прошлым. Все здесь, но каждый сам за себя. Все пытаются выжить. Помню эту борьбу за выживание по нашему эмигрантскому опыту, и помню, что ей всегда сопутствует сосущее чувство одиночества, сколько бы рядом ни было других таких же, как ты.
По Тбилиси бродят толпы русских. Кажется, здесь их еще больше, чем в Ереване. Больше, чем самих грузин. Надо сказать, русских туристов здесь было много и в 2018 году, но атмосфера, разумеется, была совсем другая. Нынешняя толпа — разношерстная, в диапазоне от девиц в мини-юбках и на высоких каблуках, пряной толпой ломящихся в модный бар, до нищего студента, устроившего себе рабочий кабинет на скамейке (обшарпанный ноутбук с наклейкой «Make love, not war», бутылка «Набеглави»; словом, экономкласс, на кафе денег нет). В популярном баре «Чача-тайм» нас обслуживает русская официантка, сверху донизу покрытая красочными тату. Она здесь давно, по-грузински лопочет бегло, а по-русски — что ни реплика, то перл. Вынос заказанных напитков сопровождается торжественным «Тададам-тадааам!». При этом один из напитков расплескался по всему столу, и «тададааам» переходит в «опаньки!», а в следующую секунду она уже смотрит не на нас, а на новых клиентов, в нерешительности топчущихся у входа. «Заходим, не стесняемся!» В ответ на «большое спасибо» звонко выкрикивает: «Большое не за что!» Чувствует себя как дома.
Линор говорит: в Ереване все веселы и расслабленны, а в Тбилиси — напряг и хейтерство, все на нервах. По моим наблюдениям, не совсем так. За те три дня, что я провел здесь, с утра до вечера гуляя по городу и разговаривая по-русски, никакой особенной ненависти в воздухе я не почувствовал. Да, действительно, тбилисцы сейчас не так приветливы, как обычно, но в целом не более враждебны к приезжим, чем жители среднего европейского города. Просто здесь, по-видимому, планка изначально была установлена выше, чем в той же Европе. Все привыкли, что грузины — само радушие, а сейчас это не так (и это вполне понятно).
Впрочем, я помню заповедь: «Не путай туризм с эмиграцией». А я здесь не просто турист, но гость, окруженный теплом и заботой. К тому же я вернулся в город, в который влюбился четыре года назад и с которым у меня связано столько чудесных воспоминаний. Иными словами, мою оценку трудно назвать объективной. Мне просто хорошо здесь — снова бродить по Сололаки, Бетлеми и Воронцово. В первый раз побывать на «Фабрике», на Дезертирском рынке, на башне у Габриадзе. Ночью пройти по улице Плеханова с ее кальянными и бильярдными. Как будто попадаешь на Ближний Восток или на улицу Стейнвей в Квинсе: все надписи на арабском и на фарси, в кафе сидят мужчины, борода к бороде, а женщины в хиджабе — отдельно. И отдельно — без хиджаба — подвыпившие обольстительницы, чья работа — завлекать и развлекать бородатых клиентов. Всюду неоновая подсветка, кальянный пар и дым мангалов. Это Восток. А Грузия не Восток; Грузия — это Грузия.
Даже сейчас, когда, похоже, весь мир находится во власти злобы и страха, здесь то и дело проступают обаятельно-анахроничные приметы прежней жизни. Открываются ворота, ведущие в один из дворов Чугурети, и оттуда грозной поступью выходит огромный пес. Смотрит на нас, мы на него. Вид свирепый. Но зеленщик из дома напротив, видя наше замешательство, успокаивает: «Не бойтесь, идите себе спокойно, он вас не тронет». На соседней улице строители работают отбойными молотками — пыльно, шумно. Мы надеваем маски, чтобы не дышать этой пылью. И тогда они прерывают работу, чтобы пропустить нас, и разводят руками: «Ну что мы можем поделать, простите, что так». Бомжеватого вида старуха курит на лавке; когда мы
