выяснилось, что Зедазени на реставрации и вся эта перепалка — впустую.
Вечером мы всей литературно-семинарской оравой отправились в ресторан, который нашла Мааза: вычитала, что там — настоящие грузинские песни и пляски. Ресторан был расположен на самой окраине Тбилиси и оказался побратимом аляповатых заведений на Брайтон-Бич — с певцом или певицей за синтезатором, с многостраничным меню жирной и невкусной пищи, с длинными столами и атмосферой брайтонской свадьбы. Здесь, однако, была не свадьба, а большая компания людей вполне затрапезного вида. Откуда они такие? Аня Гальберштадт подошла к одному из столов и спросила в лоб: вы откуда? Оказалось, из Питера. Заводской коллектив? На женщинах косметика в пять слоев и кричащие наряды по последней моде двадцатилетней давности. Мужики глушат чачу чуть ли не из горла. Шумно, пошло и весело. Как говорит мой друг Боря, «люблю все отвратительное». Особенно если как следует выпить. Обещанные грузинские пляски с саблями — вперемешку с толкотней толстых теток, отплясывающих под Верку Сердючку. И мы, смешав чачу с янтарным кахетинским вином, само собой, тоже пустились в пляс. А потом продолжили в караоке-баре в Сололаки, где уже успели стать своими для владельцев, дебелой матроны и ее красавцев сыновей. Фотографировались с ними на память, поднимали прощальные тосты за все хорошее.
Гандлевский: «Вот вернешься в Нью-Йорк, окажешься там в какой-нибудь высоколобой компании, например за одним столом с Мишей Ямпольским. Миша тебя спросит: ну, как было в Грузии? Древняя культура, раннехристианские памятники? А ты ему: да нет, караоке-бар и дискотека в Тбилиси, чего еще надо? Во как отдохнул!» В общем-то, так все и было: и караоке-бар, и дискотека, и полупьяные литературные споры до пяти утра. И красота, в которой, по мнению Сережи, я не очень шарю.
Все закончилось, нет больше переживаний и тем, занимавших нас в 2018‐м. Ни переосмысления детской памяти, ни ночных бдений вокруг важной проблемы белых цисгендерных мужчин. Все это в лучшем случае отошло на задний план. Если мир выстоит, когда-нибудь что-нибудь, несомненно, еще появится. Но сейчас такого горизонта, когда жизнь могла бы снова вмещать в себя переживания и проблемы мирного времени, не видно. Можно только оглядываться на то, чего больше нет. В каком-то смысле вся эта книга — о бесконечном разрыве между тем, что было совсем недавно, и тем, что еще может быть.
Нет больше того дома в Сигнахи, купленного Сережей в складчину с Аликом Дарчиашвили. И нет самого Алика с его исключительным гостеприимством и обаянием. В прошлом году, узнав, что Гандлевский и другие московские друзья принимают участие в литературном фестивале в Черногории, Алик решил преподнести им сюрприз — нагрянуть с неожиданным визитом. Купил билет на самолет в Подгорицу. В самолете у него оторвался тромб. Как мрачно пошутил Сережа, «сюрприз удался». Спи спокойно, дорогой Алик, с тобой было замечательно. Буду помнить тебя, ту поездку, то время, впоследствии запечатленное Гандлевским в нескольких строках. Это короткое стихотворение — стихотворное селфи — сразу впечаталось в память, как многие стихи С. Г. Повторяю его и теперь:
Милое дело селфи! Вот на экране
«мыльницы» тип в туристическом мыле
соображает, чем напоследок плениться:
или балконами улицы Дадиани,
или платанами улицы Леонидзе
и пузырем занавески в окне на Яшвили?
Лева встречает меня в аэропорту Звартноц. Оля с детьми ждут нас в съемной квартире на улице Екмоляна. Оля заказала долму и женгялов хац. Лева, всегда невероятно заботливый, говорит: «Я помню, что ты любишь минералку, мы купили тебе несколько бутылок „Джермука“». Вместо меня ему отвечает таксист: «А вы не знали, что здесь можно пить из-под крана? У нас тут очень хорошая вода течет. Зачем воду покупать? В крайнем случае можно набрать из пулпулака» [204].
Лева с Олей остановились именно в Дилижане. Сегодня утром приехали оттуда — не без приключений: дорога на Ереван идет через тоннель, который на днях завалило снегом. В Ереване между тем уже настоящая весна. После ужина мы с Левой идем гулять по центру, чтобы потом пересечься с друзьями в кафе на Абовяна. Центр — широкие улицы и проспекты, над ними — транспаранты с портретами великих (тех же, чьими именами названы главные улицы города). Абовян, Туманян, Саят-Нова, Маштоц. Помпезная площадь Республики. Церковь Зоравор и часовня Анании, рядом — театр Оперы. Парки, памятники. Каскад [205]. Всюду толпы гуляющих, напоминает гуляния в ночном Виллидже; из машин доносится армянский рэп. Люди на улицах запросто вступают с тобой в контакт. Общительные, доброжелательные. Все говорят по-русски. Да и самих русских тут хватает, по первому впечатлению — полгорода. Вот он, «исход-2022», в диапазоне от айтишников до оппозиционеров. Вот те лица, которых мне не хватало прошлой зимой в Москве. «Прекрасные лица» звучит пошло даже в качестве шутки. Знакомые лица, свои. Я видел их каждый раз, когда приезжал в Москву, но в тот недавний приезд (первый после двухгодичного ковидного карантина и последний, по-видимому, на долгое время) город выглядел опустевшим, как будто половина горожан так и осталась на своих подмосковных дачах, где пережидали пандемию. На улицах было гораздо меньше народу, некоторые по-прежнему ходили в масках, а те, что без масок, — чужие, другие. Теперь же они здесь, знакомые московские лица, которых не было там; и их присутствие меня радует (не знаю, впрочем, радует ли оно ереванцев).
Идем по проспекту Маштоца, и я, как всегда, замечаю все советские марки машин. В эту игру я играю всю жизнь, с тех пор как коллекционировал машинки в детстве.
— Гляди, вон «копейка», а вон «пятерка», как у нас когда-то была, а вон «Москвич»… Машины из детства. Небось, и «Победы» еще остались.
— А что «Победа»? Хорошая машина была, между прочим, — неожиданно раздается голос у меня за спиной. Это случайная прохожая, пожилая армянка, завернутая в шерстяной платок, решила вмешаться в наш разговор. — Их же завод ЗИЛ производил! Вы знаете, что там в двигателе все было спаяно золотом и платиной? Потому за этими машинами, когда их списывали и на слом отправляли, очень охотились иностранцы. Всякие там заграничные золотоискатели. Да-да. Не верите? У моего отца была «Победа». Так ему немцы за нее 150 тысяч долларов предлагали!
Лева объясняет, что здесь это в порядке вещей, все считают своим долгом высказать мнение или дать тебе ценный совет: продавщица, прохожий, таксист. Люблю такое. В Грузии, кстати, этого нет. Грузины тоже приветливы
