и общительны, но по-другому.
Вспоминаю: еще лет десять или двенадцать назад в Москве считалось хамством и непозволительным барством, если ты, тормознув такси (и уж тем более — частника), не садился на переднее сиденье и не начинал тут же общаться с водителем. Для меня это обязательное общение всегда создавало стрессовую ситуацию: разговор неизменно выруливал на тему дорожных работ (а такую-то улицу видали, как перекопали?), сносов, новоделов и прочих нежелательных изменений в облике города. И мне оставалось либо ограничиться нечленораздельным согласным мычанием, либо с первых же слов выдать, что я не отсюда. Потом все изменилось: частники в Москве исчезли, появилось «Яндекс-такси», где пассажиры садятся уже только сзади и в контакт с водителем (который в половине случаев сам «не отсюда») вступают редко.
А здесь, в Ереване, стало быть, прежняя практика выжила, несмотря на все «Уберы» и «Яндекс-такси». Ереванские таксисты тут же заводят разговор, но тебе уже необязательно пыжиться и мычать: все и так понимают, что ты «не отсюда». Правда, и за кавказца тоже принимают. Армяне — за грузина, грузины — за армянина. «А ты сам-то кто, — спрашивает таксист, вызвавшийся показать мне Эчмиадзин, — по национальности кто, грузин или армянин или… другое?» Помнится, в детстве мальчишки из старших классов обзывали меня «грузинским отродьем». «Фамилия?» — «Воробьев», — врал я. «Ну да, как же, Воробьев. А то мы не видим, что ты грузинское отродье». Белобрысого старшеклассника, не поверившего, что я Воробьев, звали Костя Бобров. Впоследствии я узнал, что Бобровым он был по маме, а отцовская фамилия была Хавтаси.
«Грузин или армянин или… другое?» Свой не свой, но что не русский — это точно. И это при том, что сам я, бродя по Еревану, выхватываю взглядом из толпы «знакомые московские лица». Для меня эти лица — свои, а мое лицо для них — вряд ли. Глядя на меня, они, вероятно, видят местного человека. Армянина от еврея, да еще от сефарда, сразу не отличишь. Впрочем, и российская публика при ближайшем рассмотрении оказывается куда более разношерстной, чем сперва показалось. Вот амбал со стрижкой «бобрик» и лицом футбольного болельщика орет в мобильник что-то про пиндосов и обнаглевший Запад. Что здесь делает этот человек? Может, просто в отпуске? Но следующая же реплика опровергает эту версию: «Да не, жить можно. Ну, все по-русски говорят. Ага. Ну а что я, армянский, что ли, учить буду? Боров здесь. А? Я говорю, „боров здесь“, это у них так будет „здрасьте“…» Боров здесь, это уж точно. Самый что ни на есть боров. Брезгливо отвернувшись, я мысленно повторяю ключевые фразы, которые репетирую уже третий день. «Барев дзес». «Шноракалюцюн». «Шноракалюцюн», — старательно выговариваю я, расплачиваясь с таксистом. И он, уже успевший понять, что я не грузин и не армянин, а «другое», отвечает с добродушным смешком: «У нас все говорят просто „мерси“».
Наши друзья сидят в кафе «Централ» на Абовяна. С ними — их приятельница, армянка, жена известного кинодокументалиста. Все наши разговоры предсказуемы, и эта предсказуемость уже давно вошла в привычку. В 2014‐м все говорили про Крым, в 2016‐м — про Трампа, в 2020‐м — про ковид… Одна беспросветность сменяется другой, еще более беспросветной… Теперь большинство моих московских друзей — «релоканты». И я, эмигрант с тридцатилетним стажем, чувствую себя так, как, вероятно, чувствовали себя эмигранты третьей волны, когда четвертая волна вынесла к ним из‐за железного занавеса родных и близких. Но аналогия моя не вполне верна. В чем разница между эмиграцией и эвакуацией? Первое — это мучительное ожидание и долгое прощание, а второе — это настоящее, не успевшее стать прошлым. «Просто не верится, — говорит Оля, — что ты вот так вот взял, все бросил, сел в самолет и к нам сюда прилетел». Но ведь и сами они взяли, все бросили, сели в самолет и уехали. Моя спонтанность их спонтанности — не ровня.
«А еще слышали последнюю новость? Апрельский „Нонфик“ отменили!» Новость про отмену ярмарки «Нон-фикшн» напоминает мне глупый старый анекдот: «А Рабинович дома? — Рабинович умер. — Так это что же, значит, на рыбалку он не пойдет?» Анекдоты, сплетни, уютное общение в кафе на фоне полной неопределенности и страха. Разговоры без конца. Подавленность сочетается с возбуждением. Лихорадочная активность, усиленное общение всех со всеми. Кто-то уже пытается поднимать новый бизнес, кто-то устраивает культурные мероприятия. Пока шли от Абовяна до Екмаляна, позвонила тбилисская знакомая: «Саша, да. У нас в Тбилиси поэтический флешмоб. Удивительная молодежь собралась. И все наши любимые поэты подключаются и читают онлайн свои стихи. Свяжитесь с нами, если сможете. Это все совершенно спонтанно и невероятно пронзительно. Какое-то внезапное чудо. Вот прямо сейчас. Приходите и почитайте. Абсолютно счастливый экспромт». Все пытаются что-то делать — выступают, читают, пишут свои «Окаянные дни». Желание зафиксировать момент. Стало быть, все надеются, что это только момент, пусть и переломный; что не конец. Все еще когда-нибудь будет, важно в это верить, Левочка, дорогой. Даже если сейчас кажется, что впереди ничего нет. «Завтра — это так далеко, что кто его знает».
А сегодня — воскресный день, в Ереване стоит моя любимая весенняя погода, и мы едем за город, в Гарни и Гегард. Гегард — средневековый пещерный монастырь, а Гарни — храм бога Митры, построенный армянским царем Трдатом I в I веке нашей эры. Лева видел эти памятники десять лет назад, когда ездил в Армению по какой-то литературной программе. «А сейчас что вы уже видели?» — «А сейчас мы ничего не видели, — жалуется Оля. — Сидим безвылазно в Дилижане и даже его не посмотрели».
Монастырский комплекс, выдолбленный внутри скалы, напоминает эфиопскую Лалибелу. Напоминает не столько архитектурно, сколько по общему ощущению. Между Эфиопией и Арменией вообще много общего. И тут, и там — древневосточная христианская церковь. Армения — первая страна, принявшая христианство, Эфиопия — вторая. Обе — древние цивилизации в горах, с письменной историей в несколько тысяч лет. Лалибела, где я побывал в 2013 году, стала одним из главных архитектурных впечатлений за всю мою жизнь.
«Нет ничего более поучительного и радостного, чем погружение себя в общество людей совершенно иной расы, которую уважаешь, которой сочувствуешь, которой вчуже гордишься». Я мечтал побывать здесь с тех пор, как в юности прочитал «Путешествие в Армению». Теперь, значит, и мне «удалось наблюдать служение облаков Арарату». Храм из туфа, хачкары [206], скиты, барельефы, а вокруг — Араратская долина. И как дополнительное чудо — «Симфония камней» в ущелье Гарни, горное образование в виде
