— показывают, как правильно. Тюркийе, Тюркийе, Тюркийе. Got it. В 2022‐м у меня была возможность как следует усвоить правильное произношение: все перелеты между Америкой и постсоветским пространством, где живут теперь мои друзья, осуществляются с помощью «Турецких авиалиний». За год я успел воспользоваться услугами этой авиакомпании аж четыре раза. Побывал в Армении, Грузии, Узбекистане и Казахстане. Раньше все дороги вели в Рим, а теперь все воздушные пути лежат через Турцию (русское название остается прежним). Да и сама Турция изрядно обрусела за этот год. В особенности Стамбул, одно из средоточий нынешней диаспоры. Но мои впечатления — десятилетней давности. Глядя в иллюминатор, на приближающиеся в очередной раз купола, минареты и красные крыши, я вдруг с необычайной отчетливостью вспоминаю ту поездку. Странный эффект. Оказывается, если достаточное количество раз пролететь над городом, можно вспомнить все, что было десять лет назад, когда ты был здесь не транзитом, а по-настоящему.
Мы оказались в Стамбуле в самом начале марта и — после израильского курортного климата — застали непрерывный дождь со снегом, пасмурное межсезонье. Не самое подходящее время для знакомства с великим городом, но дело в том, что мы приехали по приглашению Умут, моей приятельницы и коллеги по ординатуре. Умут — уроженка Стамбула. По окончании мединститута он уехала в Америку и теперь возвращается сюда раз в год, чтобы навестить родителей. В ординатуре, во время ночных дежурств и пятничных вылазок в бар, мы строили далекоидущие планы: когда-нибудь она покажет мне Стамбул, а я ей — Москву. И вот в феврале 2012‐го друзья пригласили нас с Аллой на свадьбу в Израиле, и я решил, как говорят англоязычные, to kill two birds with one stone. Но там, где предприимчивому американцу под силу убить двух птиц одним камнем, у меня получилось разве что погнаться за двумя зайцами. Одного из них я, правда, поймал: израильская часть поездки удалась на славу. Но тут заслуга не моя, а молодоженов, сумевших организовать все наилучшим образом для гостей со всего света (за невероятно красивой церемонией в центре Иерусалима с видом на Старый город последовало трехдневное продолжение праздника в пансионате на Мертвом море). Стамбульская же часть не задалась, хотя я точно подгадал время нашего прибытия, чтобы совпасть с Умут. Однако Умут на сей раз приехала в Стамбул не просто так, а знакомить родителей со своим американским женихом. Иначе говоря, ей было не до нас. Будучи предоставлены сами себе, мы наспех расписали по дням культурную программу на неделю. Но после полутора часов зябкого праздношатания по промозглым, обезлюдевшим улицам Султанахмета поняли, что единственная достопримечательность, которую сейчас хочется посетить, — это хаммам. И за следующие нескольких дней обстоятельно ознакомились со всеми знаменитыми банями Стамбула — грелись и в Сулеймание, и в Хюррем-султане, и в Джагалоглу. Если сначала как следует согреться, можно отважиться на марш-бросок под ледяным дождем — засвидетельствовать почтение чудесам византийского и османского зодчества. Побывать в Голубой мечети с ее изникскими изразцами и купольной росписью; в Айя-Софии с ее парящим в невесомости куполом, пупом мира и плачущей колонной; в Сулеймание, где к люстрам подвешены страусиные яйца — испытанное средство от комаров.
Hello, Türkiye. Марш-бросок начинается в парке Гюльхане, знаменитом своими тюльпанами (хотя само название, кажется, означает «дом роз»). Гюльхане — детище султана-садовника Мехмета, а точнее его придворных, которых заставляли ухаживать за садом и любить его беззаветной, безмолвной любовью (поскольку разговаривать в Гюльхане запрещалось, придворным приходилось овладевать сурдопереводом). Экскурсовод указывает на место, где двенадцати вельможам вспороли животы, чтобы выяснить, кто из них украл с грядки огурец. Главная аллея парка ведет к Воротам повелителя, через которые мы попадаем во внешний двор — единственный, куда допускались простые смертные и где принимались ходатайственные письма к турецкому султану (уж не от запорожских ли казаков?). Во втором дворе располагались канцелярия дивана и казна, в третьем — гарем, шимширлик [208] и внутренние покои. Нас угощают памятью дворцовых интриг и братоубийств, показывают сокровищницу и Тайный павильон. Здесь всего в избытке — роскоши, крови, альковных историй. Тут жили евнухи, там — янычары. Что осталось? Изумруд, бирюза, изникская керамика с драгоценным красным пигментом («Меня зовут Красный» [209]). Слишком много всего. «А теперь перенесемся в совсем другую эпоху, когда Стамбул еще не был Стамбулом». Ипподром, где, подавив восстание Ника, император Юстиниан устроил кровавую баню, прежде чем взяться за перо и составить свой знаменитый Кодекс, из которого выросла впоследствии современная юстиция. Слушая про всех этих великих кровопийц, Мехметов и Юстинианов, думаешь: неужели и про нынешних бледных автократов когда-нибудь, через много веков, экскурсоводы будут рассказывать с придыханием восторженные страшилки? Но у этих нет ни свода Юстиниана, ни дворцовых сводов Топкапы. Впрочем, от дворцового великолепия османских султанов у меня довольно скоро начинает сводить скулы.
Истинная красота — не в Топкапы, а в мечети Сулеймание. Вот от чего голова кругом. Семью годами раньше я слушал истории Глеба Шульпякова о его стамбульских приключениях в компании нобелиата Орхана Памука (про себя я называл эти байки «Хождения с Памуком»); читал «Стамбул — город воспоминаний» и шульпяковскую «Книгу Синана». А теперь сам видел воочию Сулеймание, шедевр Мимара Синана, и в шульпяковско-памукском стиле гулял по крышам в районе Большого базара, проходя по плоскому коньку между скатами, крытыми красной черепицей.
Что запомнилось: огромность этого базара, где нас окликают на каждом шагу, принимая за израильтян, и предлагают то, что нам якобы нужно. Шалом! Вы израильтяне, стало быть, вас не могут не заинтересовать эти мозаичные лампы, ковры, шарфы, текстиль, кожа, чеканка, джезвы, кальяны, ювелирные изделия… То, что должно быть дома у всякого уважающего себя израильтянина. Обращаются на ломаном иврите, и я, не знающий иврита и не имеющий лишних лир для покупки всей этой роскоши, хотел бы ответить им по-турецки. Но по-турецки я знаю всего одну фразу, ей когда-то научила меня Умут. «Если будешь охмурять турчанку, скажи ей так: арадым тарадым весени булдум». Перевод: «Я искал тебя повсюду и вот наконец нашел». Стоит ли пускать это в ход при общении с торговцем мозаичными лампами? Не лучше ли сказать честно, что «лирим йок», лир нет, и проследовать туда, где предлагают то, что нам по карману? Я не по сувенирной части, я — по съестному. Разноцветные дюны перемолотых специй, тележки с аппетитными кренделями, лотки с сахлепом и кюнефе [210], крепкий турецкий кофе, сваренный в медных джезвах. Во времена Османской империи приезжим выдавали «сахарный паспорт», позволявший
