в течение трех дней бесплатно лакомиться сладостями у любого стамбульского кондитера. Перед прилавком с кондитерскими изделиями толпятся девушки в хиджабах (те, что без хиджаба, надо думать, предпочитают проводить досуг в молодежных кафе «Таксима»). Хихикая, долго изучают десерты. Рахат лукум, халва, пахлава, кадаиф, шербет, козинак, нуга… Что желаешь, джаным? Выбирай на вкус. Мы стоим за ними, терпеливо дожидаясь своей очереди, глядя и не глядя на этих хохотушек, пока продавец наконец не обратится к нам с насмешливым вопросом: «Что желаете, бей-эфенди?»
Для западного человека хиджаб — залог женской неприступности и безликости, команда ходить на цыпочках. Никогда не заглядывать в лицо, не встречаться глазами, даже при разговоре. Не заговаривать. Вообще не замечать — из деликатности, само собой. Вероятно, именно этого эффекта и добиваются те, кто навязывает женщинам хиджаб. Но все, как всегда, сложнее, чем кажется. За годы врачебной практики в Нью-Йорке, где мне довольно часто доводилось принимать пациенток из мусульманских стран, я усвоил очевидное: форма поведения, которую мы выбираем, исходя из соображений «межкультурной восприимчивости», почти всегда — мимо. Предубеждения, принявшие форму прекраснодушия и корректности, исключают возможность естественного человеческого контакта. Кроме того, они способны кардинально изменить твое восприятие, создавая барьер между тобой и миром, более непроницаемый, чем любая паранджа.
Впрочем, есть и другие барьеры. Например, предубеждения в форме начитанности. Априорное абстрактное знание. Ты идешь по городу, о котором столько читал, и накладываешь на него трафарет своих ожиданий. Твердо знаешь, что он одновременно Восток и Европа, и находишь подтверждение этому своему знанию на каждом шагу. В мечети Нуруосмание, в другом конце молитвенного зала, ты замечаешь прихожанку в чадре, в руке у нее длинный жезл. Этот жезл привлекает твое внимание: по всей видимости, он часть какого-то неизвестного тебе религиозного обряда. И в течение следующих нескольких минут ты гадаешь, что за обряд, в чем его сокровенная суть (может, символ самобичевания? или перст, указующий в сторону Каабы?), пока, подойдя поближе и приглядевшись, не поймешь наконец, что загадочный жезл — обычная палка для селфи.
Забудь Бродского, Бунина, Памука. Забудь и названия — Константинополь, Царьград, Второй Рим, а вместе с ними — сентенции вроде «этот город, наполненный и выхолощенный своей многовековой историей». Если и писать, то уж точно не об этом. О простых, осязаемых частностях. Что запомнилось? Промозглая ранняя весна, трамвай, идущий по мосту мимо всепогодно-безустальных рыболовов. Лотки со свежей рыбой — скумбрией, ставридой, кефалью. Водная прогулка по Босфору, объявления на английском с турецким акцентом, где вместо заальвеолярного r произносится «ж» или «ш». Флейтист в подземном переходе. Липы на подходе ко дворцу Топкапы. Надпись «Giris» («Вход»), которую я издалека прочел как «Girls» и решил, что это, должно быть, отдельный вход для женщин (к вопросу о трафарете ожиданий). Пешеходная улица Истикляль, чье название в латинской транскрипции (Istiklal) читается как русский глагол прошедшего времени. Стамбульский аналог Старого Арбата. Человек в фартуке и феске (мороженщик? продавец кюнефе?), едущий куда-то на подножке трамвая. Столпотворение модных международных брендов, восточный базар, прикинувшийся западным шопинг-моллом. Бесконечные ряды кафешек, тесные улочки с обещанием пространства и моря на горизонте. Медленный вечер под завораживающее бренчание саза — хочется, чтобы этот звук длился и длился, чтобы не «истиклал».
Что же касается содержательного общения с местными (предел желаний любого туриста), оно — в Нью-Йорке. Там у меня имеется множество знакомых из Турции: пациенты, коллеги, бывшие сокурсники. А здесь, не вписавшись в матримониальные планы Умут, мы очутились в той зоне молчания, в которую попадают многие самостоятельные путешественники. Как писал Денис Новиков, «обступает меня тишина, предприятие смерти дочернее». Ты наблюдаешь за жизнью будто бы из‐за звуконепроницаемой стеклянной стены — вроде тех, что окружают комнату для допросов в полицейских триллерах. Ты видишь всех, кто находится в комнате, а они тебя — нет. Или же ты призрак, невидимка, какое-нибудь фантастическое существо, которое в сказках видят только дети, а в реальной жизни — только мошенники, связанные с туристическим сектором. Для всех остальных тебя попросту не существует. Иногда в этой капсуле тишины бывает даже уютно, но уж чего-чего, а уюта той весной в Стамбуле мы не почувствовали. И на шестой день променяли искусственный оазис тишины посреди шумного города на куда более естественную тишину руин: короткий перелет из Стамбула в Измир, а оттуда — час езды до развалин Эфеса, одного из главных городов Античности. Храм Артемиды и храм Адриана, библиотека Цельса, агора, театры, бани, публичный дом (загадочная вывеска-пиктограмма: сердце, кошелек и мужская стопа), мраморная улица. Когда-то здесь ступали ноги Гераклита, Цезарей, апостола Павла. История упадка: землетрясение, разрушившее значительную часть города в VII веке, обмеление бухты, болезни (заболоченная бухта — рассадник малярии). В начале VIII века последние из эфесцев перебрались в близлежащий Айясолук. Когда-нибудь то же самое произойдет и с нашими городами… неужели скоро?
Из Измира — еще один перелет, в Кайсери. Из одной тишины в другую. Следующая тишина — степная родина хеттов и диких коней. Каппадокия. Марсианский пейзаж из застывшей лавы и туфа, каменные грибы-останцы (базальтовые шляпки, туфовые ножки), выдолбленная в скале и похожая на пчелиные соты крепость Учхисар, пещерные монастыри, подземные города. Отправная точка — город Гёреме. Мощеные улочки петляют между скальными постройками — объектами всемирного наследия ЮНЕСКО. Теперь в них располагаются рестораны, гостиницы, турбюро. В бутиках продаются плетеные сумки и коврики. Говорят, большинство местных жителей превратили свои дома в гестхаусы и уехали из города. Теперь здесь живут одни туристы. Фотографируются в султанских нарядах, дегустируют «экологически чистое вино» и «аутентичную османскую кухню» (баранья нога с манной кашей). В их распоряжении — открыточный городок с непонятным пристрастием к винтажным автомобилям. Всюду — какие-то «датсуны» из 80‐х. Возможно, их вместе с гестхаусами оставили по себе вытесненные туристами жители города. Главная улица тянется вдоль канала до самой крепости Учхисар. Там открывается вид на долину, усеянную эрозионными столбами из базальта и туфа («камины фей»). Сверху этот ландшафт напоминает картинку из диснеевского фильма «Холодное сердце», хотя ни снега, ни льда тут нет и в помине. Но башни из вулканической породы в смутном утреннем свете похожи не то на ледяные скульптуры, не то на сталагмиты. А под ними, в недрах вулканических лабиринтов, сохранились подземные города.
Кто был первыми детьми подземелья? Хетты? Мидийцы? Фригийцы? Исчезнувший народ, обитавший здесь не позже VIII столетия до нашей эры. Письменных памятников не осталось, зато остался город, кротовый лабиринт из вулканической породы, по виду напоминающей пемзу. Можно только поверить на
