седыми усами, глуховато-уютным тембром голоса и печальными глазами. Из того, что он все время повторяет одно и то же («формулировать, постулировать, артикулировать»), можно было бы сделать вывод о невыдающихся свойствах его интеллекта. Но этот вывод был бы ошибочным. Юсеф — замечательный ученый, на голову выше всех остальных. Просто, в отличие от своего протеже Ягалома, он сам, увы, не очень умеет формулировать и складно излагать. Ему комфортно, когда по правую руку — любимый ученик Моше, а по левую — Зари, спутница и сподвижница, импозантная женщина с притягательно мягкими чертами лица, всегда и всех окружающая своей деятельной заботой. Их лаборатория огромна, человек тридцать или сорок, среди которых пять или шесть супружеских пар (Каземи верят в семейственность). Сфинголипиды, большие замыслы, подача на гранты, брейнстормы и воркшопы, ассистенты и доценты, вселенная, в которую взяли и меня, взяли под крыло, хотя я только частично с ними: у них — чистая наука днем и ночью, у меня же — лабораторные исследования по пятницам, а в остальное время — клиническая практика. «Надо четче формулировать свои требования, — наставляет Юсеф. — Надо как минимум два с половиной дня в неделю целиком посвящать науке, иначе ничего не добьешься». Золотые слова, но кто в таком случае будет смотреть пациентов? Я, как всегда, пытаюсь усидеть на двух стульях. Один из них — это клиническая практика под началом знаменитого онколога из Кореи, а другой — лаборатория, Юсеф и Зари, вселенная сфинголипидов. Коллоквиумы, доклады.
И домашние праздники по пятницам, идеальный уют их гостиной, где всегда приятно пахло то ли специями, то ли благовониями, то ли смесью того и другого. Персидские коврики и миниатюры на стенах, зеркала в оправе из шлифованного камня, подушки с бахромой, резной буфет, инкрустированный столик, на котором — обязательный поднос с соханом и гязом [228]. Традиционный иранский интерьер, разве что без корси и софрэ [229]. Из кухни — запахи адвьеха, шафрана и померанца. «Ужин почти готов».
После ужина — время долгих разговоров в гостиной. Эти дискуссии не имеют ничего общего с теми, что ведутся на лабораторных собраниях. Как по стилю, так и по тематике, они напоминают посиделки на московских кухнях — что-то из того давно ушедшего времени, когда у моих родителей был свой круг. Еще одно неожиданное сближение: оказывается, иранцы общаются так же, как мы. Впрочем, в гостях у Юсефа и Зари не одни иранцы, компания разношерстная. Нейробиолог из Сербии, румынка-иммунолог. И не забыть про моего друга Джека, нейрохирурга и литературоведа в одном лице. Но все-таки тон задает не Джек, а наши хозяева, Юсеф и Зари. Когда мы у них в гостях, мы в Персии. В том светском, дореволюционном Иране, который существует теперь только здесь, в Грейт-Неке. Вывезенный контрабандой и воспроизведенный по памяти обломок прошлого. Домашние разговоры о политике и литературе под красное вино или арак. Что было бы, если бы в 1953‐м вместо Пехлеви к власти пришла коммунистическая партия Туде? Ничего хорошего. А если бы у власти удержался «Национальный фронт» Мосаддыка? Не удержался бы. Они ведь наступили на хвост не только Англии с Америкой, но и исламистам, с которыми поначалу пытались дружить.
Иранская политическая история — дело тонкое, все запутано и переплетено, надо знать контекст. Которого я, естественно, не знаю, но уже, кажется, начинаю кое-что понимать из книг, прочитанных для нашего «книжного клуба». Одна из них — классический роман писательницы Симин Данешвар «Плач по Сиявушу». Действие романа разворачивается во время Второй мировой войны, когда Иран был оккупирован войсками союзников. Главных героев зовут точно так же, как наших гостеприимных хозяев: Юсеф и Зари. Юсеф — трагическая фигура, образ непримиримого идеалиста, чьим прототипом отчасти послужил свергнутый премьер-министр Мосаддык. После того как Юсефа убивают англичане, его вдова Зари чуть не сходит с ума от горя. Роман замечательный — из тех, что имеет смысл не только читать, но и перечитывать. Мне запомнилась — в числе прочих — сцена, в которой дочь Зари и Юсефа решает поститься на Рамадан. В школе, на большой перемене, заметив, что девочка не ест завтрак, ее учительница приходит в ярость, насильно открывает ей рот и впихивает еду со словами «Я из тебя эти суеверия повыбью». Эпизод, который вполне мог бы произойти и в советской школе. Стало быть, еще одно сходство. В другой замечательной книге, мемуаре писательницы Азар Нафиси «Читая „Лолиту“ в Тегеране», автор пишет о том, что в шахском Иране религия была фактически под запретом. Светский режим Пехлеви запомнился своей повсеместной коррупцией и жестокими репрессиями. Опальная религия стала прибежищем интеллектуалов-диссидентов. Так что, когда в 1979 году режим Пехлеви свергли исламисты-националисты, многие свободомыслящие интеллектуалы на первых порах поддержали революцию, видя в духовенстве долгожданную «власть с человеческим лицом». Им не верилось, что мусульманская вера может стать главным рычагом новой, еще более удушающей диктатуры.
* * *
Все вращалось вокруг Юсефа и Зари, и их обустроенный мир на время стал домом для всех, кто так или иначе находился в их орбите. Но потом все как-то разом полетело, сошло на нет с той литературной стремительностью, замешенной на сюжетных совпадениях, которой не ожидаешь увидеть в реальной жизни. Однажды утром мой начальник, доктор Ли, вызвал меня к себе в кабинет.
— Насколько близко ты знаешь Моше Ягалома?
— Не очень близко, а что?
— Но ты знаешь, кто это такой?
— Знаю, конечно. Правая рука Юсефа Каземи. Что-нибудь случилось?
— Его сейчас ФБР арестовывает.
Какая-то низкопробная литературщина или просто розыгрыш. Но нет, мой корейский начальник — человек серьезный, первоапрельскими шутками не балуется. Все правда: действительно арест, действительно ФБР. Человек, похожий на Савелия Крамарова, попался на подлоге и хищении средств из правительственного гранта, выделенного нашему онкологическому центру на исследования. За предыдущие три года он умудрился присвоить около полумиллиона долларов. Бюджет, ассигнованный на лабораторное оборудование, ушел на оплату ипотеки и университетского образования его детей. Обитатели сфинголипидной вселенной Юсефа и Зари, прилипнув к лабораторным окнам, смотрели, как выводят в наручниках мастера четких формулировок и как рушится их зона комфорта. Хотя то, что крушение началось именно с ареста Моше Ягалома, стало окончательно понятно гораздо позже.
Некоторое время все вроде бы шло как раньше: лабораторные собрания, научные диспуты. Все не то чтобы делали вид, будто ничего не произошло, но изо всех сил старались доказать себе и другим, что общего порядка вещей это прискорбное событие не изменило. В конце концов, не сошелся свет клином на этом
